Человек в белом шарфе

У него были совершенно отличные от моих вкусы. Я любила итальянскую кухню. А он ел в каждой забегаловке, показавшейся ему более или менее любопытной. Мне казалось, что спорт должен быть частью жизни каждого. А он говорил, что в спортзале чувствует себя хомяков в колесе, и ему пофиг, если он плохо выглядит.

Я смотрела на его лицо – оно всегда было каким–то… самодовольным – и думала, что зря он слишком высокого о себе мнения.

В один из совершенно обычных дней он остановился, метров на триста не доходя до входа в метрополитен.

– Я пойду перекусить, – сказал он.

А я, неожиданно для себя, спросила:

– Куда?

– В Тан Жен. Китайский ресторан на Гороховой.

И я снова спросила:

– А можно с тобой?

– Пошли.

Мы говорили. Точнее, больше он говорил, я слушала. Мне казалось, когда я говорю, ему неинтересно, а все, что я произношу – наивно. Он уверял в обратном: что ему интересно со мной, но мне казалось – он лжет. Я не чувствовала никакого интереса с его стороны.

Мы говорили об отношениях. О его отношениях с бывшей девушкой, и мне показалось – он все еще любит ее. Они глупо расстались, и я посчитала своим долгом обратить его внимание на этот факт.

– Слишком много воды утекло, – сказал он и свернул разговор.

Мы начали ходить ужинать вместе. Это было редко, но я стала ловить себя на мысли, что уже жду этого, предвкушая интересную беседу и еду, которая пришлась мне по вкусу.

Ты ел когда–нибудь салат из острой говядины? А стоит…

Он мне никогда не писал. Лишь один раз, рассуждая об автомобилях, прислал какую–то фотку, и на этом все. Хотя в социальных сетях он сидел.

Ты понимаешь? Я уже за этим следила.

Потом в нашей студии была выставка. Я выставляла две картины: два пейзажа с мелкими фигурками людей. Мне они не казались чем–то особенным, и я была удивлена, когда ко мне подошел хозяин нашей мастерской.

– У тебя хорошие картины, Таня, – сказал он. – Знаешь, сейчас в мире очень много красивых картин. Но мало добрых. А твое искусство доброе.

– Странно, – я помню, я тогда засмеялась. Мне было неловко. – А я –то всегда считала себя злой.

– А добрый человек никогда и не скажет о себе, что он добрый. Это видно по его работам. Знаешь, у художников это очевиднее всего. Ваш характер проявляется в картинах.

И я увидела, что он бросил неодобрительный взгляд в сторону работ Стаса.

Ах да, я только сейчас поняла, что не сказала тебе имени. Стас. Его звали Стас. И я считала его работы лучшим, что было на выставке, поэтому чужой неодобрительный взгляд меня очень обидел. Я чувствовала себя оскорбленной за него, я не хотела, чтобы о нем кто–то плохо думал.

Ты понимаешь? Я уже начала идеализировать его.

Эта муть продолжалась полгода. Мы разговаривали. Но только на занятиях и после них. Мы не звонили друг другу. Не просили друг друга о встречах. Мы жили так, словно нас друг для друга не существовало. Настало лето.

Мы собрались на пленэр. Нас было восемь человек и между собой мы решили, что много рисовать не будем. Пару часов утром, пару часов вечером, когда освещение наиболее интересное. Решили купаться и жарить шашлыки. Обсуждали все это в группе Вконтакте. И за два дня до отъезда он написал: «Извините, не еду. Дела».

И я тоже дала задний ход. Понимаешь, я вдруг отчетливо поняла, что меня мало привлекали пленэры ( я ненавижу их, если честно, ненавижу работать в неудобных условиях, то в жару, то под дождем, когда комары кусают руки, на мокрый холст, который потом непонятно как тащить до дома, налипают мухи). Я не хотела никаких шашлыков. Это время я воспринимала как возможность подольше побыть с ним.

Я была в шоке. Спрашивать, что там у него такого случилось, было глупо – он мог отделаться кратким «дела». Даже если он и брался что–то объяснять в таких ситуациях, объяснения выглядели скупо.

Я не хотела верить в то, что со мною происходило. Я смеялась над собой, говорила: «Ну, просто ты слишком долго была одна. Это пройдет. Ты же не можешь всерьез испытывать чувства к этому парню».

А сама украдкой смотрела на его профиль, и нос его уже не казался мне длинным.

Я возобновила отношения с некоторыми бывшими подругами. Они восприняли мое возвращение «из мира мертвых» с облегчением – то ли волновались за меня, то ли им было стыдно. Они не понимали, что я по–прежнему использовала их: только теперь вместо жалоб они слышали от меня рассказы о моей художественной деятельности… и о Стасе.

Когда все это перешло в другую фазу? Честно говоря, не знаю. Просто понимаешь, иногда он вел себя как принцесса. То не хочу. Се не хочу. Ничего мне не хочется, ничего мне не нравится. И я начала ему потакать.

Таскала его пить кофе. Водила в любимый Тан Жен. Осознавала, что он идет мне навстречу только тогда, когда хочет сам.

Знаешь, его невозможно было уговорить делать то, чего он не хотел…

Когда это все переросло в любовь?

Не знаю…