Человек толпы

Не могу припомнить, когда и где я впервые познакомился с этим писаным красавцем – бригадным генералом Джоном А. Б. С. Смитом. Кто-то познакомил меня с этим джентльменом – в этом я уверен – на каком-то собрании, это я знаю наверное, по какому-то важному поводу, без сомнения, в каком-то месте, в этом я убежден, но где именно, решительно не могу припомнить. Дело в том, что наше знакомство сопровождалось с моей стороны некоторым тревожным смущением, по милости которого я не сохранил никаких определенных впечатлений о времени и месте. Я по природе нервен – это наш семейный недостаток, от которого я не могу отделаться. В особенности волнует меня тайна – самый легкий намек на нее, самый ничтожный пункт, которого я не могу определить – приводит меня в жалкое смущение.

Было нечто замечательное – да, замечательное, хотя этот эпитет далеко не выражает моего мнения – во всем облике господина, о котором идет речь. Он был около шести футов ростом и необыкновенно внушительной наружности. Вид его – в высшей степени air distingue[204] – говорил о прекрасном воспитании и родовитом происхождении. Я распространяюсь об этом предмете – о наружности Смита – с чувством грустного удовольствия. Его вьющиеся волоса сделали бы честь Бруту; я никогда не видел таких роскошных кудрей, такого красивого оттенка. Они были черные, как смоль, так же как и его несравненные усы. Как видите, об этих последних я не могу говорить без восторга, без всякого преувеличения – это была прекраснейшая пара усов в подлунной. Во всяком случае, она обрамляла и частью оттеняла невыразимой красоты рот. В нем находились удивительно ровные, блестящей белизны зубы. Из-за них раздавался поразительно звонкий, музыкальный, сильный голос. Глаза моего нового знакомца также отличались необыкновенной красотой. Каждый из них стоил пары обыкновенных органов зрения. Они были темно-карие, огромные и блестящие; и время от времени чуть-чуть косили, что придает особенную выразительность взгляду. Бюст генерала, несомненно, был прекраснейший из всех, мною виденных. Вы не заметили бы ни малейшего изъяна в удивительной пропорциональности очертаний. Это редкое обстоятельство особенно рельефно выставляло на вид пару плеч, которые вызвали бы краску стыда на лице мраморного Аполлона. Я питаю страсть к красивым плечам и, могу сказать, никогда еще не видал подобного совершенства. Руки были также безукоризненны. Нижние конечности не менее великолепны. В самом деле они представляли nec plus ultra[205] красивых ног. Каждый знаток в подобного рода вещах согласился бы, что ноги хороши. Они ни были слишком мясисты, ни слишком малы, ни слишком массивны, ни слишком хрупки. Нельзя себе представить что-нибудь изящнее изгиба его os femoris[206], а легкая выпуклость на задней стороне была именно такова, какой она должна быть при совершенно пропорциональной икре. Желал бы я, чтобы мой юный и талантливый друг, скульптор Чипончипино увидел ноги бригадного генерала Джона А. Б. С. Смита.

Но хотя таких, безусловно, красивых людей не на каждом шагу встретишь, я все-таки не мог убедить себя, что поразившее меня замечательное нечто, – что странное впечатление de je ne sais quoi[207], производимое моим новым знакомцем, – зависело вполне или хоть сколько-нибудь от самого совершенства его телесной красоты. Может быть, оно зависело от его манер, но и в этом я не был уверен. Была какая-то натянутость, чтоб не сказать деревянность в его осанке, – известная степень размеренной и, если можно так выразиться, прямолинейной точности, сопровождавшей каждое его движение. При более мизерной фигуре это производило бы самое отталкивающее впечатление жеманства, напыщенности или принужденности, но в данном случае, благодаря громадному росту этого джентльмена, казалось весьма естественным чувством достоинства, hauteur[208].

Приятель, любезно представивший меня генералу Смиту, прошептал мне на ухо несколько слов об этой личности: – Замечательный человек – весьма замечательный человек – один из самых замечательных людей нашего века. Любимец женщин – главным образом благодаря репутации героя.

– В этом отношении не имеет соперников человек отчаянной храбрости, – одно слово, головорез, – говорил мой друг, еще более понизив голос при этих словах и поразив меня своим таинственным тоном.

– Одно слово, головорез? Вероятно, он проявил свою храбрость в последней кампании против индейцев Бугабу и Кикапу?

Мой друг вытаращил глаза: – Господи! – Черт побери! – Чудеса храбрости! – неужели вы не слыхали? – ведь он – человек…

– Человек Божий, как поживаете? что поделываете? душевно рад вас видеть! – перебил в эту минуту генерал, пожимая руку моему приятелю и приветствуя меня церемонным, но вежливым поклоном. Я подумал (и теперь думаю), что мне еще не приходилось слышать такого звучного голоса и видеть таких прекрасных зубов, но должен сознаться, мне был неприятен перерыв именно в эту минуту, когда нашептывания моего друга возбудили во мне крайний интерес к герою Бугабусской и Кикапусской кампаний.