Человек Системы

Победой всех этих, не побоюсь затертого термина, здоровых сил можно, в частности, считать то, что на ХХIII съезде, бесцветном, консервативном, не сделавшем ни одного шага вперед, вопреки требованиям сталинистов все же не произошло отмены решений XX и ХХII съездов партии, Победой — сейчас это может казаться непонятным, даже смешным — стало и то, что время от времени как символ, как флаг, демонстрировавший, что «крепость» пока что не пала, в официальных документах и речах появлялись упоминания XX и XXII съездов партии («протащить» в эти документы прямую критику культа личности Сталина становилось все труднее). Сохранены были и «новации» во внешней политике, включая понятие мирного сосуществования, хотя и вокруг него какое-то время шла острая борьба. Мало того, летам 1966 года на заседании Политического консультативного комитета Организации Варшавского договора была одобрена идея переговоров по созданию системы общеевропейской безопасности, то есть был начат путь, который привел через девять лет к хельсинкскому Заключительному акту, а затем — уже в наши дни — к другим новым политическим реальностям в Европе.

Но при существовавшем соотношении сил эта борьба не могла завершиться торжеством идеи XX съезда. Кое-какие плацдармы были захвачены сталинистами. И речь шла не только о назначениях, но и о политической и идеологической линии. Начиная с вещей символических, но в нашем обществе, где все давно научились читать между строк, тем не менее весьма существенных. Например, имя Сталина перестало появляться в контексте критики его преступлении и ошибок, но зато все чаще начало упоминаться в хвалебном, положительном смысле, (Кажется, первым документом, где оно фигурировало в позитивном контексте, был доклад Л.И.Брежнева в связи с двадцатилетием победы над фашистской Германией в мае 1965 года.) Изменились содержание и стиль официозных статей. В них все реже рассматривались темы, упоминались идеи и понятия, вошедшие в обиход после XX съезда. Зато ключевыми словами становились «классовость», «партийность», «идейная чистота», «непримиримая борьба с ревизионизмом» и т. д. — весь столь привычный со сталинских времен идеологический набор.

Первая схватка, одним словом, закончилась как бы компромиссом. Что-то сохранила одна сторона, но что-то получила и другая.

То же самое можно сказать и о другом, более интимном аспекте сталинистского контрнаступления — о том, что я назвал «борьбой за душу» Брежнева.

У консерваторов, включая людей из близкого окружения Брежнева, были — при всем их примитивизме, невежестве, а в чем-то и тупости — важные источники силы. Один из них состоял в том, что они давно и хорошо знали Брежнева, знали и его слабости и могли на них довольно ловко играть. Поначалу, я думаю, весьма провинциальный, почти не имевший дела со сколько-нибудь образованными, эрудированными людьми. Брежнев даже искренне верил, что его прежние приближенные — настоящие знатоки политики, экономики, марксизма, которые оберегут его от ошибок, ляпсусов, а то, гладишь, и подскажут стоящую мысль. И уж во всяком случае, помогут разобраться, соответствует ли то или иное заявление, предложение, формулировка марксистскому «священному писанию» или нет. Этот вопрос, видимо, особенно волновал Брежнева, когда он стал Генеральным секретарем. Тут уж делать что-то «немарксистское», считал он, совсем не подобает — на него смотрели вся партия, весь мир. А сам Леонид Ильич был в теории крайне слаб и хорошо это понимал.

Но этим людям все же не удалось добиться главного — монополии на «ухо Брежнева», положения «верховных жрецов» от марксизма, монополии на теоретическую, а тем более (ведь они и этого добивались) политическую экспертизу, Здесь, я думаю, решающую роль сыграла в высшей мере присущая Брежневу осторожность. Он хотя поначалу этим людям доверял, но не был в них полностью уверен, боялся оконфузиться. И потому вскоре начал искать также альтернативные мнения и точки зрения.

Мне кажется, очень важным в той ситуации было то, что Андропов быстро и однозначно встал на позицию поддержки Брежнева (кстати, был в отношении его безупречно лоялен, хотя и не мог не видеть его слабостей, а в последние годы — полной неспособности выполнять элементарные обязанности руководителя страны). Поэтому уже в первые месяцы после октябрьского Пленума у Андропова появилась возможность высказывать Брежневу свое мнение, и, хотя Юрий Владимирович был осторожен (мне лично часто казалось — чрезмерно осторожен), он мог играть по ряду вопросов роль противовеса негативным давлениям. Эту возможность, по моим наблюдениям и впечатлениям, он в каких-то ситуациях использовал.