Человек с яйцом. Жизнь и мнения Александра Проханова

Не надо понимать все вышесказанное таким образом, что Проханов обобрал гениального Пчельникова. Между их проектами постоянно происходила диффузия, их теории были совместным творчеством, который один воплощал в архитектурных проектах, а другой — в литературе и журналистике. Прохановские представления о двух русских Космосах, техническом и духовном, легли в основу пчельниковской теории «русской цивилизации», рационалист, тот ценил Проханова как носителя религиозной картины мира.

Пчельников. Лубок работы Проханова.

«Бреды» или «цивилизационные теории», которые Пчельников постоянно генерировал, падали на почвы фольклорных увлечений Проханова, смешались в нем странным образом, пробудили маишно-ракетные воспоминания, подействовали и как реагент, и как катализатор. В 1975 году Проханов издает маленькую книжечку очерков «Отблески Мангазеи», о путешествии по Оби вместе с Пчельниковым. Фактически это черновик романа «Время полдень», сейчас, к сожалению, изумляющий прежде всего не фактурой, а своей интонацией, которая в 90-х годах называлась «сорокинской»: «Вы бывали на пойменных лугах вдоль Оби, в этом сочном, жирном, пахучем месиве трав, цветов, насекомых?»

В том же 1975-м начинаются африканские приключения Проханова.

На Черный континент его отправила «Литературка», причем не как военкора: это путешествие не имело отношения к горячим точкам. Войны в Нигерии в это время уже не было, зато была нефть, и СССР заключил там два крупных контракта — на прокладку нефтепровода и строительство металлургического завода в Аджаокуте. Проханов, предсказуемо, был «поражен картинами экономической экспансии СССР», увидев, как сквозь джунгли, по специально прорубленной трассе, шли советские «камазы» и «уралы», нагруженные хлыстами — связанными в пучки трубами. Его ошеломила природная экзотика, и особенно «стремительные трансформации среды»: только что кипящие струи тропического ливня кислотой разъедали красную землю, как вдруг тучи уходили, начинало шпарить солнце, почва на глазах высыхала, и из земли высовывали гигантские жирные головы личинки: «земля лопалась под ногами и начинала прорастать червями, как на Солярисе». Повсюду порхали фантастические бабочки — которых раньше он видел только в Бельгии, в музее Африки, под Брюсселем, перед одной — маленькой, густого малинового цвета, похожей на алебарду, — он тогда простоял с блокнотом чуть ли не целый час, медитируя и тут же записывая свои переживания. Оказавшись в Нигерии, он обезумел от количества этих великолепных тварей в совершенно открытом доступе. Там произошла его первая тропическая охота. Несколько раз, добираясь до Аджаокута на «камазах», он выходил на полдороги и договаривался с водителем, что тот подберет его через три часа на обратном пути. В одну из таких вылазок, очутившись на полузаросшей просеке, которую когда-то вырубили французы, он увидел мириады потрясающих бабочек и впал в одержимость: «начался гон, полеты, безумие, сражение с духами земли».

Бабочки были не единственным его увлечением. Чуть ли не первым, что сделал спецкор на африканском континенте, был поход в злачный район. «Я же авантюрист, я познавал не только мир военных баз, но и уклад». В одном из ночных клубов, в баре, к нему подсела девица по имени Астор, и они принялись болтать и тянуть ликер из маленьких рюмочек. Ему пришлись по душе ее козьи груди, длинные тонкие ноги, необычное черное тело. Договорившись о деталях, они сели в такси и поехали на виллу, которой владел белый, выходец из Южной Африки: на первом этаже — бар, на втором — комнаты, сдававшиеся проституткам. Удовлетворив свое любопытство касательно уклада, он оставил деньги на тумбочке и пошел домой пешком, наслаждаясь одиночеством, сочиняя проект трубопровода из страстной Африки в одряхлевшую Европу, по которому будут качать «эмоцию», и, по обыкновению, размышляя о загадочности своего появления в этом ночном африканском городе.

Одиночеством ему суждено было наслаждаться недолго. На дороге нарисовались два полицейских «лэндровера». Из них повыскакивали афроопричники и стали обыскивать любознательного авантюриста. Здесь только что кончилась война, и ночью был комендантский час и на улице нельзя было находиться. Сержант уперся автоматом в ребро, и его повезли в участок. Инженер Горностаев из романа «600 лет после битвы», которому делегированы эти воспоминания, сдержанно опасается, что «это грозило ему осложнениями по службе». Его прототип нервничал сильнее — в голове у него лихорадочно крутились самые безрадостные картины: арест, выдача, депортация в Советский Союз, загубленная карьера, лишение писательского удостоверения, ссылка к лесникам и т. п. Он проклинал чертову шлюху, неолитовую Африку, «отделял», как ополоумевший от африканских дикостей Белосельцев, «ее стенами от других континентов, обволакивал колючей проволокой, минировал ее кромки, навешивал над ней группировки космических спутников».