Человек с яйцом. Жизнь и мнения Александра Проханова

Пчельников был вампиром, упивавшимся действительностью, заражавшим Проханова своей энергетикой. На Севере они наблюдали, как «стыкуется чум с вертолетом, олень с вездеходом». В Казахстане — исследовали «бурное развитие городов вокруг гигантских электростанций, металлургических комбинатов, угольных разрезов, военных полигонов». Он изучал движение огромных масс населения из русского центра в целинные степи, в зоны индустриального бума. Его интересовали смешанные браки, в которых рождалась новая, как он говорил, «советская раса». Круговорот ресурсов, когда иртышская вода поила заводы Темиртау, целинный хлеб питал гарнизоны Заполярья, дешевое электричество Ермака вращало моторы на авиационных предприятиях Омска, «складываясь в огромную машину пространств». Раконтер, артистичный, экстравагантный, кипящий идеями, Пчельников рассуждал о техносфере, «которая разумно и гармонично взаимодействует с природой, не враждуя с ней, а сливаясь в долгожданный синтез».

Не исключено, энтузиазм Проханова относительно перспектив именно этого региона объясняется тем, что он оказывается в Приобье в разгар нефтяной лихорадки. Только что, после нефтяного кризиса 1973 года, взлетели цены на топливо, и СССР изо всех сил накачивает свои золотовалютные резервы: окско-иртышская пойма была «гигантским баллоном нефти и газа». Вместе с Пчельниковым они пытаются понять технологию вторжения советской цивилизации в неизведанные области, интервьюируют геологов, у которых заимствуют понятие «вера в площадь» (интуитивное предчувствие наличия полезных ископаемых), гоняют на трубовозах по свежепроложенным бетонным трассам, обсуждают увиденный газовый взрыв в тундре («словно два язычника-огнепоклонника смотрели на пламенный дух земли и пили водку»). В этой будущей вотчине ЮКОСа их восхищает то, что новое здесь не мешается со старым и отжившим, это место, где все — техника, технология — самое новейшее, последние модели. Они своими глазами увидели сбывшуюся здесь и сейчас футурологию.

На огромных танкерах они проплывали мимо нефтяных городов, «обгоняли караваны судов со стальными трубами, сборными домами, тракторами и кранами», приставали к берегу, видели становища хантов, очень похожие на индейские, из гэдээровских вестернов с Гойко Митичем. «На голых полянах трепетали на ветру кожаные или берестяные чумы, внутри которых кашляли в дыму невидимые ханты. Пахло рыбьим жиром, на траве стояли распряженные нарты, людей видно не было». Там они поняли, что совершенно необязательно ехать за «настоящими индейцами» в Дакоту: Соколиный Глаз и Чингачгук — вот они, рядом, свои. Эта черта — презрение к чужой, чисто открыточной по сути, специфике на том основании, что дома есть то же самое свое, не хуже, просто мало кто об этом знает, — останется в Проханове на всю жизнь: именно поэтому он без всякого энтузиазма отпишется после путешествия по Америке, именно поэтому он так часто, оказываясь в Лондоне, просиживает в номере один с бутылкой виски, именно поэтому хлынувший после 1985 года вал «потаенной литературы» будет вызывать у него раздражение.

Отблески Мангазеи.

Несколько недель развлекавшие их пейзажи за бортом были великолепны, но однообразны, и поэтому они болтали о будущем человечества, которое одолеет гравитацию истории, заботу о хлебе насущном и станет как ангелы, развлекали друг друга разными историями, обоим было что рассказать, хотя Пчельникову, пожалуй, на тот момент побольше. Он был выдающимся говоруном, и Проханов жадно схватывал его полумистические байки. В его репертуар входила история про то, что война началась сразу же после того, как в 1941 году была вскрыта могила Тамерлана, про то, когда он, Пчельников, перешел в 8 класс и на первом уроке учитель истории, обводя указкой яркое пятно на карте мира, сказал классу: «Мы победим, и этот красный цвет прольется далеко на Запад, вплоть до Лиссабона», а дело было