Человек, который видел все

Посетители глазели на фотографии, а я, явившийся сюда незаконно, без приглашения, рассматривал юного себя, сладко спавшего в квартире на Гамильтон-террас, пока Дженнифер, запрещавшая мне описывать свою внешность, фотографировала.

Я был совершенно спокоен. И все ждал, когда меня кто-нибудь узнает. Но никто так со мной и не заговорил. Ни один человек не спросил: «Это вы?» В какой-то момент я взял с серебряного подноса три бокала шампанского и за пять секунд осушил их все. Меня никто не замечал. В конце концов я сбежал от толпы и нашел убежище в мужском туалете. Сел на унитаз, спустив джинсы к лодыжкам, и тут из кармана выпала шариковая ручка. Я подобрал ее и мелким почерком написал кое-что на стене кабинки. А затем, взглянув на то, что получилось, осознал, что я пьян.

Сдесь бил человек, расколотый на куски.

В зал я вернулся, пошатываясь. Однако никто даже не взглянул на слонявшегося между гостей пьяного призрака. Перед тем как явиться сюда, я уже опрокинул две пинты «Гиннесса» в ирландском пабе неподалеку. Трудно было принять, что я настолько никому не важен и при этом являюсь центральным персонажем этой выставки. И в то же время я сам не понимал, какой степенью значимости хотел бы тут обладать. Я точно не желал быть тем, кто носит за Дженнифер сумочку. В конце концов я всего лишь послужил моделью для художника, так с чего бы ждать, что меня признают, восславят и публично отблагодарят? Но ведь когда-то мы с Дженнифер были любовниками. Мы были с ней связаны – нас объединяла близость и общая трагедия. Так почему же я бродил здесь один? Вот и Джек меня спрашивал о том же: «Почему ты хочешь поехать один?» Он предложил поддержать меня, а я ему отказал. Что ж, по крайней мере, он не видел меня сейчас – нежданного, злого и снедаемого завистью. Моя физиономия глядела на людей с каждой стены, но в списке приглашенных меня не было.

А потом она увидела меня. И все вокруг сделалось странным, замедленным. Я чувствовал, как колотится ее сердце, и точно знал, что и она сейчас ощущает, как бьется мое. Она шла ко мне в своем развевающемся платье. И толпа расступалась перед ней. Она была смертна, я был смертен, и даже Айзек (Господи!) был смертен, но ее искусство, глядевшее на нас с каждой стены, было бессмертно. Я знал, она всегда считала его важнее меня и важнее себя самой, но меня оно, к сожалению, не интересовало. И вот она остановилась передо мной, и все вокруг затихло, замерло, насторожилось. Я слышал, как она вдыхает, как выдыхает, и вдруг увидел ее (снова) в дверях квартиры на Гамильтон-террас. Только что выставив меня вон, она стояла на пороге с фотоаппаратом в руках. До свидания, Сол. Ты всегда будешь моей музой.

Меня била дрожь.

– Привет, Сол. Что ты здесь делаешь?

– Да я был тут с самого начала, Дженнифер. – Я кивнул на фотографии, висевшие на стенах.

И вдруг, повернув голову, я увидел еще один снимок. Тот, на котором я, двадцативосьмилетний, перехожу Эбби-роуд.

– Это фото Луны.

– Ну, Луне ты отдал отпечаток, а негатив-то остался у меня. – Она рассмеялась мне в лицо, а потом добавила: – Вообще-то, чтобы сделать этот кадр, мне больше мили пришлось тащить стремянку по Эбби-роуд.

Тут рядом с ней внезапно появилась куратор, которая чуть раньше произносила речь. Встала рядом защитницей Дженнифер, ее сторожевой собакой. Наверное, собиралась выжать из всех этих снимков кучу денег. Она положила ладонь на руку Дженнифер и предложила мне еще полюбоваться фотографиями. На этот раз я заметил, что на стенах были развешаны и другие работы. Много, очень много.

Беременная Дженнифер, обнаженная, стоит в дверях деревянного домика на Кейп-Коде. Айзек на пляже в Уэлфлите закапывает в песок свою крохотную ножку. Айзек спит, свернувшись клубочком, а тень фотографирующей его матери падает на него так, будто он вернулся в ее лоно. Айзек, в ярости вскидывающий к ушам такие маленькие, но уже ставшие историей кулачки. Усыпанная цветами вишня в саду, а под ней – игрушечный деревянный поезд. Забытая на веранде виолончель. Маленький башмачок, украшенный ракушками с уэлфлитского залива. Приглядевшись, я понял, что из раковин была сложена первая буква имени Айзека. На следующем снимке та же «I» была составлена из камушков на морском берегу. Наползавший прибой постепенно слизывал ее, уносил за собой в море. Еще одна была палочкой вычерчена на песчаных дюнах пляжа Маркони. А чайка пыталась склевать ее, наверное, чуя, что где-то рядом, в песке, притаился червяк.

Дженнифер Моро обвела рукой зал.

– Это все не о тебе. Это обо мне.

13

Вольфганг, похоже, был возбужден и сильно взволнован. Пострадавшее в аварии веко подрагивало. От него сильно пахло одеколоном с ароматом кожи – может, той самой замши мраморной расцветки, которой были обиты сиденья его ныне покойного «Ягуара».

– У меня есть эта фотография, – снова шепнул он этим своим напряженным пафосным тоном. – Одно из самых ценных моих приобретений.