- Мне очень жаль, - сказал лаборант, - но для этой процедуры нам нужно зафиксировать вашу голову. - В его голосе не было ни капли сожаления. Он подкатил прибор прямо к лицу Ньютона. Затем покрутил колёсико, которое подвело окуляры с резиновыми чашечками к глазам Ньютона, словно бинокль.
И Ньютон, во второй раз за эти два дня, сделал кое-что впервые, кое-что очень человеческое. Он закричал. Сначала он кричал без слов, но постепенно его крик сложился в слова:
- Разве вы не знаете, что я не человек?! Я не человек! - Резиновые чашечки полностью заслонили свет. Он больше ничего не видел. - Я вовсе не человек!
- Ну хватит, довольно, - сказал сотрудник ФБР позади него.
Вспышка серебристого света показалась Ньютону ярче, чем июльское полуденное солнце показалось бы человеку, который только что вышел из тёмной комнаты и смотрит, смотрит на него, не смыкая век, - пока не почернеет в глазах. Затем чашечки перестали давить на лицо, и он понял, что они откатили машину назад.
Лишь после того, как Ньютон упал дважды, они проверили его зрение и обнаружили, что он ослеп.
10
Ньютона шесть недель продержали в государственной больнице без всякой связи с внешним миром. Правительственные врачи ничем не смогли ему помочь. Светочувствительные клетки его сетчатки выгорели почти полностью: всё, что он мог теперь видеть, напоминало сильно засвеченную фотопластинку. Через несколько недель он уже мог с трудом отличить свет от тьмы, и если у него перед глазами помещали большой тёмный предмет, он мог сказать, что это и в самом деле большой тёмный предмет. Больше он не мог различить ничего - ни цвета, ни очертаний.
В это время Ньютон снова начал думать об Антее. Он стал ловить себя на том, что вызывает в памяти старые разрозненные воспоминания, по большей части из детства. Он вспомнил игру, вроде шахмат, которую любил ребёнком, - в неё играли прозрачными кубиками на круглой доске - и её сложные правила, по которым бледно-зелёные кубики получают превосходство над серыми, если выстроить их в многоугольник. Он вспомнил музыкальные инструменты, на которых учился играть, книги, которые прочёл, особенно книги по истории, и то, как в возрасте тридцати двух антейских лет - или сорока пяти земных - вместе с женитьбой закономерно окончилось его детство. Жену он сам не выбирал, хотя иногда это допускалось, а разрешил сделать выбор своей семье. Его брак оказался плодотворным и достаточно приятным. Между ним и его женой не было страсти, но антейцы не были страстным народом. Теперь, ослепший, в американской больнице, он вспоминал жену с большей нежностью, чем когда-либо раньше. Он тосковал по ней, и хотел, чтобы она была рядом. Иногда он плакал.
Не имея возможности смотреть телевизор, он временами слушал радио. Так он узнал, что правительство не смогло удержать в тайне его слепоту. Республиканцы извлекли из его положения немалую выгоду для своей предвыборной кампании. То, что с ним произошло, они назвали примером произвола и безответственности со стороны руководства страны.
Уже через неделю он не держал на них зла. Разве можно злиться на детей? Ван Бру сконфуженно принёс ему извинения: всё это было недоразумением, он не знал, что ФБР не уведомили о его особенностях. Ньютон понимал, что Ван Бру по большому счёту наплевать, и его заботит лишь одно, - что Ньютон расскажет газетчикам, какие имена назовёт. Ньютон устало заверил его в том, что преподнесёт всё как неотвратимый несчастный случай. Просто несчастный случай - никто не виноват.
Затем, в одно из посещений, Ван Бру сообщил ему, что уничтожил плёнку. Он с самого начала знал, сказал он, что в это никто не поверит. Скорее они решат, что это подделка, или что Ньютон сумасшедший - да что угодно, кроме того, что это правда.
Ньютон спросил его, верит ли он сам в то, что это правда.
- Конечно, верю, - тихо ответил Ван Бру. - По меньшей мере шестеро знают и верят. В том числе президент и государственный секретарь. Но мы уничтожили запись.
- Почему?
- Ну, - Ван Бру холодно рассмеялся, - кроме всего прочего, мы не хотим войти в историю как величайшее сборище придурков из всех, кто правил этой страной.
Ньютон отложил книгу, на которой упражнялся в чтении по Брайлю.
- Значит, я могу продолжить мою работу в Кентукки?
- Может быть. Я не знаю. Мы не спустим с вас глаз до последнего дня вашей жизни. Но если победят республиканцы, меня отстранят. Так что не знаю.
Ньютон снова взял книгу. На какой-то миг он заинтересовался тем, что происходит вокруг - впервые за долгие недели. Но интерес пропал также быстро, как появился, не оставив и следа. Ньютон тихо рассмеялся.
- Вот, значит, как, - сказал он.