Чек за жизнь

— Я не удивлен таким поступком. Во время учений им приходится воздерживаться от интимных связей. Считается, что это делает их более возбужденными и агрессивными.

— Откуда вам это все известно? — спросил я недоумевающе.

— Да так. Читал… — ответил он и отвел взгляд.

Я глубоко выдохнул. Дышать уже было невозможно. Понятно было, что нужду под сиденье справил не один этот ребенок. Я поднялся на сцену и подошел к террористу, у которого был телефон. Сам не помню, как это получилось. Наверное, нехватка свежего воздуха усыпила мою бдительность, и я потерял чувство страха. Как это ни странно, но мне действительно на тот момент было все равно, я уже был не прочь быть убитым.

— Тебе чего? — сказал террорист с телефоном, развалившись на стуле и покусывая зубочистку.

— Дай трубку. Маме хочу позвонить, — сказал я с абсолютным спокойствием. Краем глаза я увидел, как остальные стоящие на сцене повернулись и посмотрели на меня.

— Маме? Мама — это святое. Держи — ответил он и протянул телефон.

Я даже удивился, что он так сразу дал мне телефон. Секунд десять я смотрел на его протянутую руку с телефоном и думал: «Господи! И у этого зверя есть душа»

— Ты долго будешь смотреть на него? — засмеялся он.

Я взял телефон, посмотрел сначала на время. Было три с половиной часа. Потом я набрал номер мамы. Я слушал гудки и смотрел на парня с зубочисткой во рту.

— Алло. Кто это? Алло! — раздалось в трубке телефона.

— Мама… Я в числе заложников, но думаю, ты и так все предчувствовала.

— Сынок! Андрюша, милый! Сынок, ты живой? Ответь мне, ради бога! — кричала мама, давясь слезой.

— Да, мама, я живой со мной все хорошо.

— Сынок, что они от вас хотят? Что?! Хочешь, я приду и буду просить у них на коленях, чтобы тебя отпустили? Я приму их веру, я стану их рабой… Господи, я на все готова! Скажи, чего они хотят.

— Приди в себя, мама. Я лишь хотел попросить у тебя прощения за все. Прости, что повышаю иногда на тебя голос, что ругаю вас с отцом, что провожу мало времени с вами. Прости, за все прости.

— Не говори так, сынок. Мы еще увидимся.

— Мама, просто скажи, что прощаешь меня и все.

— Нет, я тебя не прощаю, — плакала она навзрыд, — ты нужен мне живой, я не смогу жить без тебя, я не буду жить без тебя…

— Ради бога, мама, перестань. Нам всем нелегко.

— Сынок, Андрюша… Ты должен жить, ты должен. Оля она… Она тебе не сказала. Оля ждет ребенка.

— Что ты сказала? — опешил я.

— Пятый, отбери у него уже трубу. Нам должны позвонить, ты же это знаешь, — сказал главарь парню, отдавшему мне телефон.

— Да, Шакал — сказал он, встал и отобрал у меня телефон.

Хоть это было не очень приятно, что он не дал мне, возможно, в последний раз в жизни поговорить с матерью, но я все же поблагодарил его за этот звонок. Я спустился в зал. Мысль о том, что у меня будет ребенок, не давала мне покоя. Я как бы и был счастлив, но был окончательно настроен на худшее и понимал, что ребенка своего никогда не увижу.

Я сел на свободное место в первом ряду. На сцене появился новый посредник, но мне уже было все равно. Сколько их было, но за все это время никто ничего не предпринял. Зал ахнул и только я один ничего не понял. Протерев полусонные глаза, я вгляделся в прибывшего человека и просто не поверил происходящему. Я ущипнул себя, чтобы убедиться, что не заснул случайно на кресле. Но это был не сон. На сцене стоял сам мэр города.

Выхода нет

Женщина, которая неоднократно теряла обморок, вновь потеряла сознание. К ней подбежали люди, я отвлекся на них. Люди в зале словно ожили, озаряясь надеждой. Когда заговорил Шакал, я вновь обратил внимание на происходящее на сцене.

— Гаврюша! С ума сойти это ты?! Собственной персоной?! Какие люди и без охраны! — обратился к мэру Шакал.

Гаврил Михайлович стоял, окидывая зал взглядом, как будто бы не обращая внимания на главного террориста.

— Вот чемодан с указанной суммой, на улице вас ожидает автобус. В пять часов тридцать минут вы вылетите утренним рейсом в Нью-Йорк. Полная неприкосновенность обеспечена, как договаривались, — сказал мэр со свойственной ему статичностью. Примерно в таком же духе и тоне он обычно читает и декларации на площадях и выступает на местных каналах.

Шакал залился смехом, встал и сделал несколько шагов к нему на встречу. Мэр отшатнулся.

— Эх, Гаврюша, Гаврюша. Тебе, наверное, не понравилось, что я сразу не встал и не уступил тебе место? Присаживайтесь, Гаврил Михайлович! — сказал он с каким-то сарказмом.

Этот был тот кульминационный момент, когда из участников спектакля мы превратились в зрителей. Мы наблюдали за этой картиной, затаив дыхание, как за просмотром остросюжетного фильма.

— Я все сделал, как мы договаривались. Чего ты еще хочешь? — сказал мэр, проигнорировав его шутку. Он был полон достоинства и невозмутимости. Он смотрел на Шакала как на пустое место, и Шакал смотрел так же на него.

— Я сделаю вид, будто бы не знаю, что твои люди меня надули.

— Что не так?

— Я просил твоих людей полностью тебя обезоружить. Когда я просил тебя обезоружить, имелось в виду не только лишить оружия, а сделать тебя полностью беспомощным.