Чебурашка

— Прости, глупая шутка, просто хотел тебя потроллить немножко.

— Чего-чего ты хотел?

— Ну, разыграть. Прости, Вик, как дела?

— Нормально, — отвечает она и замолкает.

— Ну, ладно, хорош дуться.

— Дуться? Откуда ты всех этих слов понабрался? Сам придумываешь или в детском саду подслушиваешь? Ладно… Ты прийти хотел? Наташка сказала, что ты собирался заглянуть.

Блин, точно…

— Э-э-э… А отец твой дома?

— А ты что, отца моего боишься? — хмыкает Вика. — Нет, он на работе, можешь приходить смело. Хотя не слишком. Не слишком смело. Потому что тебе придётся объяснить, почему ты с моего дня рождения сбежал на дискотеку.

Луткова паразитка разболтала уже. Ну, впрочем, иначе и быть не могло.

— А ты не знаешь, где его можно сейчас найти?

— Кого? — с недоумением спрашивает Вика.

— Ну… папеньку твоего. Мне ему кое-что сказать надо.

— Ты… издеваешься что ли?

— Да почему! Мне с ним буквально пару минут, просто перетереть один вопросик и всё. И потом сразу к тебе.

— Нет, Костров, ну ты прям обнаглел. Можно подумать, я тебя уговариваю, типа приди, пожалуйста, а то я ночей не сплю всё у окна сижу, жду, когда же ты появишься, добрый молодец! Не хочешь, и не надо. Будь здоров, Артём Костров!

В трубке раздаётся стук и короткие гудки. Блин. Не могу сказать, что разговор вышел удачным. Мда… Появляется неприятное царапающее чувство… Ладно, можно дёрнуться до опорного пункта, на Демьяна Бедного, он там, насколько я знаю, нередко зависает.

Я бегу по дворам, по улице, мимо Политеха… Тороплюсь. Сейчас, хоть и жарко, бежится мне вполне даже нормально. Терпенье и труд всё перетрут. Или, другой вариант. Если долго мучиться — что-нибудь получится. В общем, тренировки дают почувствовать результаты. И это очень даже приятно.

Пробегаю мимо аптеки и забегаю в арку, ведущую во двор. Хаблюковский «уазик» здесь. Удача! Сам Хаблюк стоит на крылечке и треплется с лейтенантом. Не со своим, с другим, старым и весёлым. Лейтенант курит, стряхивает пепел с сигареты, а другой рукой хлопает его по плечу. И ржёт. А Хаблюк стоит с таким лицом, будто вынужден выслушивать бредни умалишённого.

Он замечает меня, но никак не реагирует, смотрит, как на незнакомца, а потом и вовсе отворачивается к старом лейтенанту.

— Слушай, Стёпа, заканчивай ты мозг насиловать, ладно? — недовольно говорит он.

— Иван Денисович, — окликаю я его, приблизившись к крылечку.

— Чего тебе? — бросает он через плечо, даже толком не оборачиваясь.

— Дело есть, — выдаю я, переводя дыхание.

— Деловой ты, я посмотрю. Пока долг не отдашь, никаких дел не будет.

И он снова поворачивается к морщинистому старику в лейтенантском мундире.

— Очень важное дело. Оно может и вас тоже затронуть.

— Чего? — снова чуть поворачивает он голову, но меня из этого положения не видит.

— Да, блин, поговорить надо.

— Ладно, Стёп, — качает головой Хаблюк коллеге, — ты иди, а я сейчас вот этого шкета выпровожу и вернусь.

— Может, помочь? — спрашивает тот. — Семёнова его быстро на учёт поставит.

— Не, не надо. Он за дочкой моей бегает. Свой типа. Чего тебе, олух?

— Тет-а-тет надо, — мотаю я головой. — Секретный разговор.

— Ты смотри, — хмурится Хаблюк, — есть такие секреты, за которые части тела отрезают, ты понял? Особенно те части, которые люди суют, куда не надо. Понимаешь намёки мои? Чего тебе надо опять?

Он с крайне недовольным лицом спускается с крылечка и подходит ко мне.

— Вы капитана Шерстнёва Виктора Фёдоровича хорошо знаете? — тихонько спрашиваю я.

— Его все знают.

— А что он за человек?

— Шерстяной и есть Шерстяной. Мудак хитрожопый, вот что он за человек. Зачем он тебе? Говори уже, чего хочешь.

— Хочу, чтоб вы медаль получили.

— Чего? — выпучивает он глаза.

— Или орден.

— Так, тебе поболтать не с кем?

— Кроме вас, не с кем, честно говоря, потому что я не знаю, как бороться с коррумпированным милиционером.

— Ну-ка, тихо, — резко бросает Хаблюк и внимательно осматривается. — Отойдём вон туда, на лавочку.

Мы проходим вглубь двора и садимся под большой старой рябиной.

— Рассказывай.

Ну, я и рассказываю. Сначала говорю, что пятнадцать минут назад видел Шерстнёва за одним столом с предполагаемым убийцей. А потом рассказываю всю историю, начиная от дяди и заканчивая «Блинной».

Вернее, почти всю историю. Я не вру, говорю всё в точности, как было, просто не сообщаю о тачке. Хотя, нет… Всё-таки вру. Ну, а что делать? Отдать Чебурашку, чтобы его приобщили к делу и выпотрошили в милицейском гараже? Я ведь его не получу обратно, это же ясно, как день.

Поэтому мне приходится сказать, что Сантехник требует передать ему икону. У дядьки была старая икона восемнадцатого века, не представляющая исторической и художественной ценности. Мама её забрала домой. Думаю, ей ничто не угрожает и нам её отдадут обратно.

А ещё думаю, если удастся всё провернуть так, чтобы Сантехника замели по подозрению в убийстве, он не будет распространяться о том, какой предмет он в действительности хотел от меня получить. Понимаю, план рискованный, но решаю рискнуть.