Часы, идущие назад

– Да. – Гущин глядел на часовой механизм.

В этот момент Анфиса не удержалась и сфотографировала его на фоне внутренностей часов. А затем их всех.

– Три года прошло, – сказала она. – Но здесь до сих пор как-то странно пахнет. Не чувствуете?

– Нет вентиляции, наверное. – Гущин закрыл том дела. – Чтобы влага часы не портила. Часы всегда влаги внутри боятся. Тело провисело здесь почти девять часов. И потом, когда шел осмотр… Его же не сразу убрали.

– Федор Матвеевич, а одна деталь не совпадает с тем, что я читала в осмотре, – заметила Катя.

– Какая деталь?

– Внутренняя дверь, ведущая с нижних этажей башни сюда, в помещение часового механизма. В протоколе осмотра про нее написано. Тогда, на момент убийства Аглаи Добролюбовой, она была открыта и не имела замка. Свободный доступ. А сейчас ее нет вообще, – Катя показала на дверной проем, ведущий на лестницу.

– Сняли, наверное, – сказал Гущин. – Хотя по идее дверь здесь должна быть. И, наверное, всегда была. Это же автономное закрытое помещение, здесь механика. Хоть и старинная.

– Казанский распорядился год назад эту дверь ликвидировать. Когда на смотровой площадке установили подсветку, – скрипучим голосом известил их чиновник отдела культуры. – МЧС требования противопожарные предъявляло при установке. Там же силовые электрические кабели. Нельзя, чтобы верхнее помещение было наглухо на замке. Они не давали разрешения на установку подсветки. А город хотел сделать наш памятник архитектуры освещенным по ночам.

Анфиса начала спускаться на нижний этаж. Через минуту она уже снимала из окна виды, дали.

Серое свинцовое небо, черные поля, леса с облетевшей листвой. Мокрый и стылый пейзаж.

– А окно здесь как открывается? Поднимается, что ли, скользит, совсем по-английски? – громко спросила она. – Мне надо снимки сделать не через стекло.

Капитан Первоцветов спустился за ней следом. Не ответил, лишь встал прямо у нее за спиной.

Глава 21 Латынь

11 апреля 1903 года. 21.15

Они сидели в большой столовой, отделанной дубом, за столом, рассчитанным на двенадцать персон. Когда-то здесь, в доме с башнями, Шубниковы устраивали знатные приемы, но это время безвозвратно ушло. И теперь лишь вычурные бронзовые канделябры арт-деко напоминали о былом великолепии.

Елена Мрозовская по-прежнему не хотела есть, кусок не лез в горло. Но Игорь Бахметьев «покорнейше пригласил ее отужинать» с ним, и она согласилась. И в этом она не могла ему отказать! Она вспоминала, как он целовал ее руки, и щеки ее розовели. Сидя в ярко освещенной столовой напротив него, она все еще переживала тот момент – он просил ее остаться и помочь. И вот она снова с ним. Наедине.

Они были на грани поцелуя там, в комнате…

А здесь – холодная ветчина, холодный ростбиф, вино, которое Бахметьев разливал по бокалам сам, отослав лакея.

Они почти не разговаривали за ужином. Бахметьев переоделся, сняв запачканные кровью несчастного инженера пиджак и рубашку. Под глазами его залегли тени, скулы обозначились резче. Елена Мрозовская вспоминала, как непринужденны были поначалу обеды в этой дубовой столовой с китайскими вазами на буфете, когда она только приехала сюда к ним, к Шубниковым, полтора года назад. Тогда подавали кулебяки и расстегаи и отличное жаркое. Сестры Прасковья и Аглая ели с аппетитом – они обе любили мясо…

– Игорь Святославович, лакей прибежал оттуда, вас спрашивает срочно, – в столовую вдруг, постучав, заглянула испуганная горничная. – Пустить его?

Следом ввалился лакей – тот самый, которого послали помогать сиделкам в доме у реки.

– Что еще? – тихо спросил Игорь Бахметьев.

– Нехорошее что-то, – лакей был бледен как полотно. – Уж мы и не знаем. Только это… того… чудное. Вам бы самому поехать взглянуть, ваше благородие.

Игорь Бахметьев глянул в темное окно столовой. Ночь. И поднялся.

– Я с вами, – сказала Елена Мрозовская. – Я возьму пресс-камеру.

У черного хода особняка их ждала пролетка. На козлах восседал все тот же кучер Петруша. Он не выказывал признаков беспокойства и страха, когда Бахметьев приказал ему ехать ночью в Дом у реки и сопровождать их внутрь. Мрозовская обратила внимание, что кучер Петруша крепок и силен физически, хотя еще очень-очень молод. Видно, на труса-лакея Бахметьев уже не надеялся.

В Доме у реки, когда они домчали до него по темному городу, тускло светились лишь два окна. Войдя, Елена Мрозовская сразу попросила зажечь дополнительные керосиновые лампы. С такой тьмой не справились бы никакие светочувствительные пластины самой последней модели «Кодак».

Их, как и утром, встретили обе сиделки и юная горничная, которая чуть не плакала от страха.

– Что еще случилось? – процедил Игорь Бахметьев.

– Нам пришлось отвязать ее от кресла, – доложила сиделка. – Она сделала под себя по-большому. И нам пришлось отвязать ее, чтобы убрать.

Кресло с ремнями стояло у шкафа с лекарствами. Оно было сырым от мытья горячей водой.

– Ухаживать за ней – ваша работа. Зачем вы нас позвали так поздно ночью?