Часы, идущие назад

Сотрудники Следственного комитета вновь допросили Ульяну Антипову, и ее показания их впечатлили. Следующим гвоздем должен был стать допрос матери Аглаи. Полковник Гущин возлагал на него огромные надежды. Без допроса Маргариты Добролюбовой картина предъявленных Казанскому обвинений не была бы полной.

Гущин надеялся, что затяжной запой у Маргариты все же закончился. Эту беседу он хотел провести лично.

До самого вечера шли совещания, прокурор и все нагрянувшие в Горьевск силовики знакомились с собранными материалами. И лишь к восьми часам полковник Гущин освободился от этой бюрократической канители, после чего они рванули на улицу Труда.

Анфису взяли с собой чуть ли не тайком. Катя сидела с ней рядом в машине, сзади. Ей казалось – вот, все как прежде, они все снова вместе, и капитан Первоцветов за рулем патрульной машины. Но ничего уже не было как прежде.

Это сводящее с ума убийственное молчание… Оно наполняло сердце Кати болью и тревогой.

Шаткая калитка, висящая на одной петле. Тот же нищий хаос на участке. Засыпанные палой листвой грядки, ржавое железо, старые боты…

Они поднялись на крыльцо. На террасе горел тусклый свет. Входная дверь оказалась незаперта, как и в прошлый раз.

«Пьет… она по-прежнему пьет…» – так решила Катя.

И увидела Маргариту Добролюбову. Страшно опухшая, непричесанная, в засаленном махровом халате и шерстяной кофте, она сидела за столом, накрытым липкой клеенкой, и вытирала полотенцем вымытые тарелки. На столе все еще кучковались пустые бутылки из-под водки. И одна – где водки на донышке – припасенная для опохмела.

В доме было тепло. Котел протопили, и он отдавал теперь свой жар старым чугунным батареям. По-прежнему пахло пылью, нестираной одеждой, едким потом и перегаром.

Но ко всей этой житейской вони примешивался совершенно волшебный тонкий аромат.

Катя была поражена, когда увидела его источник.

В комнатах было полно свежих цветов. Все старые, засохшие были выкинуты, и теперь на подоконниках и на комоде, вокруг фотографий Аглаи в рамках стояли цветочные горшки с бело-розовыми орхидеями – свежайшими, ароматными, потрясающей красоты.

Контраст был настолько резким и странным, что они все на минуту даже растерялись.

Затем полковник Гущин сказал:

– Маргарита, мы нашли убийцу вашей дочери. Он задержан. Помогите нам.

Добролюбова отложила тарелку, которую вытирала полотенцем в пятнах, и уставилась на них.

– Мы задержали Андрея Казанского, – продолжал Гущин. – Это он убил Аглаю, вашего квартиранта и племянника Молотовой. Это он в ту ночь летом, три года назад, увел Аглаю из вашего дома, завел на башню, избил и повесил, потому что он… Он безумен. Его извращенная психика… Его мания. Его увлечение оккультизмом. Это стало причиной того, что он убил вашу дочь. Принес ее в жертву своим сумасшедшим идеям.

Маргарита Добролюбова смотрела на них.

– Он ее не убивал, – сказала она сипло.

– То есть как?..

– Ни он, ни кто другой не убивал мою Аглаю. Она сделала это сама.

– Сама? Вы хотите сказать…

– Что слышал, мент.

– Что это было самоубийство?!

– Она повесилась там, наверху. – Маргарита Добролюбова протянула руку к бутылке с водкой. – Мне бы очнуться, прийти в себя тогда, так нет, дрыхла я, пьяная тварь. Никто ее не убивал. А Казанский… Нельзя же его винить, что она в него так насмерть влюбилась. Он ее пальцем не трогал. Не убивал. И не спали они.

– Они не были любовниками? – спросила Катя.

– Нет. Кому знать, как не мне. Я же ее мать все-таки. Она-то этого хотела, очень хотела… Девятнадцать лет… Первая любовь. Но он не желал никакой пошлости, никакой грязи между ними. Он ей это говорил здесь, при мне.

– Я вас не понимаю, объясните. – Гущин тяжело опустился на стул напротив Добролюбовой, наклонился к ней. – Но они же… Их видели вместе! Он ее возил на машине. Он подарил ей тот золотой браслет!

– Подарил. Сам надел на руку. Здесь это было, опять же при мне. Дома у нас, – Маргарита кивнула. – Видели в храмах, как богиням… их статуям украшения дарят? Из почитания, их благоговения. Он, Казанский… может, он и правда сумасшедший. Сдвинутый. Но он мою дочку боготворил. Он ее воспринимал не как… ну, не как они, мужики, девок воспринимают молодых, а как… как своего идола.

– Идола?!

– Как подобие. Ну, как свою… мать.

– Мать?!

– Как прародительницу. Хозяйку.

– Прародительницу?

– Как ее.

– Аглаю Шубникову? – хрипло спросил капитан Первоцветов.

– Во-во, как эту, нашу здешнюю… Рассказали вам уже о ней?

– Я с детства слышал.

– И он, Казанский, тоже с детства. – Маргарита печально кивнула. – И дочка моя. И я ей рассказывала, и другие. И в школе страшилки. Про башню, про часы. Кто там в них живет. Кого можно попросить как бога или черта. Пожелать. Что можно с этим сделать?

– Откуда вы знаете, что это было самоубийство, а не убийство? – жестко спросил Гущин. – Вы же пили тогда беспробудно.

– Уж я-то точно знаю.

– Откуда?