Часть той силы

Он обернулся, словно и в самом деле ожидал увидеть рядом отца. Увы, он все так же сидел на старой и неудобной коряге, глядя на уютное родное прошлое из той жестокой пустыни будущего времени, в которую он, сам не зная как и сам не желая того, умудрился зайти. Лишь в детстве мы по-настоящему ощущаем жизнь, а потом живем как будто в жестяной коробочке с раскрашенными стенками. Ничего никогда не повторяется, но не потому, что меняется река, в которую мы вошли, а потому, что меняемся мы сами; мы течем, как река, и все быстрее с годами. Вдруг рыба потянула.

От неожиданности Ложкин едва не свалился с коряги. Рыба тянула мощно и уверенно. Леска лопнула; поплавок нырнул несколько раз и остановился на самой средине пруда. Точно так же, как и бесконечность лет назад. Бесконечность, – потому что годы жизни нашей на самом деле нужно отсчитывать по логарифмической шкале, чем дальше, тем быстрее они летят.

Эта мысль вдруг постучалась в его мозг, как чужой гость, перепутавший этаж.

– Что же, дорогая, придется мне намочить ноги, – сказал Ложкин и нагнулся над водой.

Одна из рыб, проплывавших внизу, вдруг выпрыгнула в воздух и щелкнула зубастой пастью в нескольких сантиметрах от его лица. Ничего себе!

Он слез с коряги и стал на берегу в нерешительности. С одной стороны, ничего не стоило доплыть до поплавка и вытащить улов руками, но, с другой стороны, эти зубастые чудища с красными глазами, которых он ловил, вполне способны поиметь на ужин неосторожного человека. Съедают же пираньи людей?

Ложкин снова наклонился над водой; в этот момент сразу две рыбы прыгнули на него слева и справа; если бы он не отстранился, рыбы вцепились бы ему в лицо. Кто его знает, может быть, таким образом они охотятся на птиц?

Он отошел от берега на несколько метров, сел под стволом старого клена и вытащил последний бутерброд. Ситуация требовала тщательного обдумывания. Второй лески не имелось, а поймать что-нибудь съедобное, кроме рыбы, не представлялось возможным. Ситуация стала тупиковой. Впрочем, рыба, проглотившая крючок, наверняка чувствует себя не очень хорошо; с горя она начнет плавать по пруду туда и сюда, подплывет к берегу, тогда и можно будет дотянуться до поплавка. Почему бы и нет? Вдруг он перестал жевать; кусок колбасы застрял во рту. Он услышал явственный сухой шорох, доносящийся со всех сторон. Листья вокруг него шевелились. Он вскочил на ноги.

Рыбалка превращалась в охоту.

68. Охота…

Охота, если охотятся на тебя, вещь не из приятных. Современному человеку она вообще неизвестна. Кое-какое представление о ней он получает из боевиков и гангстерских фильмов, однако, там все же бандюги охотятся не на тебя, а на другого, пусть даже приятного во всех отношениях человека. Между тем, такая охота была совершенно нормальным делом в жизни наших предков, почти ежедневным делом, вроде утреннего туалета, поэтому тело наше прекрасно к ней приспособлено и сделает все правильно, если только ему не мешать. Ложкин вскочил на ноги еще до того, как успел что-либо понять.

Вначале он принял их за крупных серых ящериц, вроде варанов; они еще не приблизились; они двигались широкими дугами слева и справа, отрезая ему путь к отступлению. Они выходили из пруда, бежали проворно и скрытно, прячась под палой листвой. Несомненно, это были рыбы – или то, что он поначалу принял за рыб. Пожалуй, таким образом они охотились не только на птиц, но и на бизонов или лосей.

Однако, его тело совсем не хотело превращаться в большой бифштекс. Еще до того, как Ложкин успел испугаться, оно, с молниеносной сосредоточенностью, метнулось к стволу ближайшего клена, где не высоте трех метров торчал длинный обломок сухой ветви; Ложкин ухватился за него и подтянулся. И только после этого удивился, что смог без труда взобраться на такую высоту. Он действовал бессознательно, как обезьяна, а ведь любой тридцатикилограммовый шимпанзе без труда расправится со стокилограммовым мужиком. Сознание делает нас слабыми и претенциозными.

Обо всем этом Ложкин задумался, сидя на ветке, а потом спросил себя, зачем он об этом думает, и зачем думает, зачем об этом думает, и понял, что думает потому, что, вроде бы, оказался в безопасности. Он обозвал себя проклятым интеллигентом и слегка свесился с ветки. Здесь никакие рыбы уже не могли его достать. Рюкзак и последний бутерброд остались внизу.

Теперь он мог рассмотреть рыб подробнее. Пожалуй, это и в самом деле были рыбы; но, судя по тому, что они прекрасно чувствовали себя на суше, – рыбы двоякодышащие, вроде илистого прыгуна, телепередачу о котором Ложкин смотрел совсем недавно. Прыгун, оказывается, мог скакать по грязи, передвигаться по суше и дышать атмосферным воздухом; при этом он отталкивался жесткими и длинными плавниками. Здешние рыбы преуспели в том же самом и даже научились выходить на сушу для охоты.

Точно, – подумал Ложкин, – ведь маленький пруд никак не прокормит такую уйму крупной рыбы. Вот они и научились охотиться в лесу. Поэтому и лягушек нет, эти хищники их давно съели. А бегают-то они совсем бодро, пожалуй, поймают, если побежать.