Часть первая. Тропы Тьмы (СИ)

-- По-вашему, меня тоже казнить надо -- так какая мне, собственно, разница! Лантанов, он у меня -- вот где! -- Керн показал сжатый кулак. -- А вы с ним справиться не могли, и со мной тоже не сможете. Или, думаете, я слаб, раз вас плёткой в глаза не тычу и революционных песен петь не заставляю?! В последний раз по-хорошему говорю: эта коммуна будет перестроена в предприятие, в трудовой коллектив! Это моё распоряжение, это моё право, и я имею честь сообщить об этом вам! А вы работать не желаете и не умеете, а дармоедов мне не надо, а в дискуссии я с вами вступать тоже не намерен. Поэтому я вам и предлагаю: катитесь вон!

-- Не вы нас сюда прислали -- не вам нас и выгонять! -- крикнул кто-то.

Керн слегка вздрогнул: точно такие же доводы он и сам вчера приводил Левицкому.

-- А я вас не выгоняю, -- сказал он, стараясь казаться сдержанным. -- Я вам самим предлагаю уехать. Но вы, конечно же, вольны остаться: это будет ваш добровольный, совершенно демократический выбор. А вот начальствовать здесь и устанавливать свои порядочки я не дам -- ни вам, ни Левицкому, вообще никому! Я здесь буду работать, и все, кто останется, тоже будут здесь работать. Это -- требование времени, а я превращаю требование в прямой приказ! Моя обязанность руководить этой коммуной, значит, и право моё -- отдавать нужные распоряжения. И вы либо будете их выполнять, либо уберётесь! Либо... -- Военинструктор демонстративно вскинул кулак здоровой руки, по-прежнему сжатый так, как будто в этом кулаке всё ещё содержался противу воли Юрий Лантанов. -- Или пусть меня снимают официально, так же, как назначили. И тогда -- можете под суд. Под трибунал, куда угодно... ясно вам?!

-- Ничего не понимаю, -- сказал молчавший до тех пор мужик с седым бобриком на голове. -- Вам зачем вся эта морока, я не понимаю просто? Сели б сами и уехали отсюда. А мы уж выживем, разберёмся сами как-нибудь.

-- Вы-то выживете! -- со злобой перебил его молодой бородач из блока номер один.

-- Сами выживем и вас научим, -- кивнул седой. -- А в этом смысле гражданин начальничек прав: как потопаешь, так и полопаешь. Только я не хочу топать по чужой указке! Хватит уже, натопались! Песни, пляски...

-- Флаги, -- прибавила женщина.

Керн, по устоявшейся уже привычке, сложил из пальцев шиш и продемонстрировал собранию.

-- Эт-то ещё что такое?!

-- Это -- демонстрация намерения выполнять служебный долг, -- сообщил военинструктор. -- Ваше мнение по сравнению с ним -- ничто. Вы можете катиться, вас никто не держит, а вот что и как буду делать я -- на посту руководителя коммуны, обратите внимание! -- это вас не касается ни в коей мере. Нос не дорос мне советовать. И, как говорится, заседание объявляю оконченным! Дежурный, проводите их, да последите, чтоб не спёрли чего по дороге... в смысле, проследите за соблюдением общественного порядка!

-- Слушаюсь! -- сказал дежурный, стрелок, стоявший вчера на часах в блоке для арестантов. -- Пошли, граждане!

-- А вы, -- сказал Керн на прощание уходящим, -- подумайте крепко ещё раз и доведите сказанное до сведения ваших соседей. Кормить и обеспечивать вас даром никто не будет. Распродавать и разворовывать коммуну, драться над её имуществом я вам тоже не дам. Будем работать как положено. А кому не нравится -- у нас демократия, может убираться, проездные документы получите у меня с четырёх до шести вечера в любой день.

Ворча, люди принялись вытекать в дверь мимо дежурного. Перспектива покинуть коммуну, ещё вчера казавшаяся многим из них райской мечтою и выражением высшей формы социального протеста, теперь повернулась самой неприглядной стороной. Сибирские и дальневосточные города в это время не представляли никаких особенных удобств для жизни, а привычная деятельность "среднего класса" -- управление и торговля -- могла и в самом деле оказаться совершенно невостребованной в современных реалиях. Люди, собравшиеся в трудовой коммуне, уповали только на неясное, но вымечтанное будущее, когда твёрдая московская власть вновь вернётся на эти земли и восстановит, ценой необходимых жертв среди городского и сельского пролетариата, весь прежний жизненный уклад. Тогда обитатели коммуны могли бы рассчитывать вернуться к своим старым занятиям, пребывая притом во всём привычном блеске славы -- славы мучеников тиранического режима!

Жернова истории, доселе перемалывавшие их судьбы, совершили маленький, но неприятный оборот. Деспотия Кристаллова и его клики, призывавшая к "дисциплинарным мерам" вроде газовой камеры, казалась им теперь более желанной и удобной, чем твёрдость нового руководителя коммуны, намеренного прежде всего организовать самую обыкновенную работу. Ведь при Кристаллове во всех неудачах, в голоде и бедности коммуны, в плохой организации труда и быта можно было винить подлое и некомпетентное руководство; Керн же -- это поняли многие -- предлагал им полагаться в дальнейшем прежде всего на себя.