Чаща

Люси смотрела поверх его плеча. В комнате они были одни. Песня «Канун разрушения» закончилась. «Мамас энд Папас» принялись рассказывать о том, что все листья коричневые.

— О лагере? — спросила Люси.

Айра кивнул.

— И что он хотел узнать?

Отец заплакал.

— Айра!

— Я не хочу туда возвращаться, — ответил он.

— Я знаю, что не хочешь.

— Он задавал вопросы.

— О чем, Айра? Что его интересовало?

— Пожалуйста… — Он закрыл лицо руками.

— «Пожалуйста» что?

— Я не могу туда вернуться. Ты понимаешь? Я не могу туда вернуться.

— Тебе это уже не причинит боли.

Он прижимал руки к лицу. Плечи тряслись.

— Эти бедные дети…

— Айра! — Люси видела, что его охватил ужас. — Папочка!

— Я всех подвел.

— Нет, не подвел.

Его сотрясали рыдания. Люси встала перед отцом на колени. Она почувствовала, что и ее глаза полны слез.

— Пожалуйста, папочка, посмотри на меня.

Он не смотрел. Ребекка, медсестра, заглянула в дверь:

— Я что-нибудь принесу.

Люси вскинула руку:

— Не надо.

С губ Айры сорвался очередной возглас.

— Я думаю, ему нужно принять что-нибудь успокоительное.

— Пока нет, — возразила Люси. — Мы просто… пожалуйста, оставьте нас.

— Я за него отвечаю.

— Все хорошо. Этот разговор не для посторонних ушей. Он расчувствовался, ничего больше.

— Я позову доктора, — не уступала Ребекка.

Люси собралась сказать, что в этом нет необходимости, но медсестра уже исчезла за дверью.

— Айра, пожалуйста, скажи мне.

— Нет… Я не мог защитить всех. Ты понимаешь?

Она не понимала. Попыталась приподнять его подбородок и отпрянула от его громкого крика. Убрала руки. Он попятился, сшиб стул, забился в угол.

— Нет!..

— Все в порядке, папа. Это…

— Нет!

Медсестра вернулась, а с ней еще две женщины. В одной Люси узнала врача. Вторая, как догадалась Люси, тоже медсестра, держала в руке шприц.

— Все хорошо, Айра, — проворковала Ребекка.

Они направились к нему. Люси преградила им путь.

— Вон отсюда!

Врач (на полоске пластика над нагрудным карманом Люси прочитала: «Джулия Контруччи») откашлялась.

— Он перевозбужден.

— Как и я.

— Простите?

— Вы сказали, он перевозбужден. Надо же! Кто из нас не перевозбуждается? Иногда я чувствую, что перевозбудилась. А вы? Почему же он не может возбуждаться?

— Потому что он нездоров.

— Все у него хорошо. Мне нужно закончить разговор, пока он еще в ясном уме.

Доктор Контруччи сложила руки на груди.

— Это решать не вам.

— Я его дочь.

— Ваш отец находится здесь добровольно. Он может уезжать и приезжать, когда ему вздумается. Ни один суд не признавал его недееспособным. Решать ему. — Контруччи посмотрела на Айру. — Сделать вам успокоительный укол, мистер Силверстайн?

Взгляд Айры метался из стороны в сторону, как у загнанного в угол зверька, в которого он, собственно, и превратился.

— Мистер Силверстайн?

Он глянул на дочь. Вновь заплакал.

— Я ничего не сказал, Люси. Что я мог ему сказать? — Айра зарыдал.

Доктор повернулась к Люси. Та смотрела на отца.

— Все хорошо, Айра.

— Я люблю тебя, Люси.

— И я тоже тебя люблю.

Медсестры подошли к Айре. Он вытянул руку и мечтательно улыбнулся, когда игла вошла в вену. Улыбка эта напомнила Люси ее детство. Отец курил в ее присутствии травку, нисколько не стесняясь. Глубоко затягивался, так же улыбаясь. И теперь она задумалась, а зачем ему требовалась травка? Она помнила, что после лагеря травкой он баловался все чаще и чаще. Наркотики были частью жизни Айры… частью «движения». Может, его увлечение травкой сродни ее пристрастию к спиртному? Может, у них обоих есть склонность привыкания к наркотикам? Или Айра использовал травку точно так же, как Люси выпивку: чтобы уйти от реальности, отключиться и не смотреть правде в глаза?

ГЛАВА 28

— Пожалуйста, скажите мне, что вы шутите!

Специальный агент ФБР Джефф Бедфорд сидел напротив меня за столиком ресторана, стены которого украшали фотографии местных телезнаменитостей. Подтянутый, худощавый, с пышными, заостренными на концах усами. Я точно знал, что уже видел такие усы в реальной жизни, но не мог вспомнить, где именно. Почему-то ждал, что к нему вот-вот присоединятся еще трое усачей, и они составят бравый квартет.

— Не шучу, — ответил я.

Подошла официантка. Не назвала нас цыпоньками. Я такого терпеть не могу. Бедфорд пробежался взглядом по разделу блюд и заказал кофе. Я намек понял и последовал его примеру. Мы вернули официантке меню. Бедфорд подождал, пока она отойдет.

— Это сделал Стюбенс, без всяких вопросов. Все эти жертвы на его совести. В этом раньше не было никаких сомнений. Нет и теперь. Тут вообще не в чем сомневаться.

— Первые убийства. Четыре человека в лесу у летнего лагеря.

— А что насчет их?

— Нет никаких улик, связывающих Стюбенса с этими убийствами.

— Вещественных доказательств нет.

— Четыре жертвы… — гнул свое я. — Две молодые женщины. Марго Грин и моя сестра.

— Совершенно верно.

— Но больше среди жертв Стюбенса женщин не было.

— Это точно.

— Все — мужчины, от шестнадцати до восемнадцати лет. Вы не находите это странным?

Бедфорд посмотрел так, словно у меня внезапно выросла вторая голова.