Час возвращения

Отец! Он сидел на чем-то высоком, Родя не знал, что это был валун на могиле Кошкаря, и белое слепое лицо отца было обращено к сыну, но не видело его — глаза были закрыты. Не открывался и рот, но странно, как и откуда исходили звуки?

— Па-па-а! — Родя шагнул к отцу. На белом лице Ивана открылись черные провалы глаз. — Ты живой?

— Жи-во-ой… — Застывшие губы, не разжимаясь, прошелестели словом теплым и обещающим. — А ты? Нашел… Ну, подойди, у меня тепло…

Родя подошел совсем близко. И первое, что он сделал, так это то, что стащил с руки перчатку и провел ладонью по лицу отца. Пальцы ничего не ощутили, но по ладони холодной ледышкой чиркнул нос.

— Ты застыл! Совсем застыл!

— Нет, Родя, мне тепло. А тебе?

— У меня стучат зубы. А ты встанешь?

— Нет. Нужна палка. Опереться. Иначе…

— Ну, где я найду палку?..

— Погляди, нет ли поблизости. Да не отходи далеко. И кричи.

Родя исчез, но Иван слышал его голос и давал ответ. Наконец мальчик вернулся.

— Тут близко памятник. Он крепкий. Я пробовал.

— Я поползу к нему.

Иван упал на бок и, медленно двигаясь, пополз. Потом он остановился, позвал сына.

— Слушай, там осталась бутылка. Вернись, поищи…

— Поищу…

Мальчик нашел неоткупоренную бутылку и какой-то тяжелый предмет, завернутый в тряпку. «Ледовый бур!» — догадался он, тепло подумав об отце. Бур стоймя воткнул в снег, бутылку прижал к груди. Отец отполз совсем мало, лежал на снегу, не двигаясь.

— Ноги… чужие, — прохрипел он и закашлялся.

— Ты, может… — Родя подался к нему с поллитровкой.

Отец приподнял голову, долго глядел на предмет, который обеими руками сын прижимал к груди. И вдруг истошный крик вырвался из его глотки:

— Нет… не-ет… Убери-и-и… смерть…

Он кричал так испуганно, так некрасиво, как будто перед ним действительно была сама смерть.

Сын от страха расслабил руки, и бутылка упала в снег к его ногам.

Старший лежал в снегу, младший стоял над ним. Оба не знали, что им делать. Наконец младший наклонился, попробовал поднять старшего за плечо, но пальцы не могли вцепиться, соскальзывали. Он заплакал от бессилия и безысходности.

— Ты меня не бросишь? — спросил старший.

— Нет. Замерзнем вместе.

— Ты это понимаешь?

— Понимаю.

— И все равно не бросишь?

— Нет! — не сказал, а крикнул мальчик. — Но если ты доползешь до креста и встанешь…

— Я доползу и встану. Только ты не уходи.

— Я тебе помогу…

Родя сбросил из-за плеч ранец, положил перед отцом.

— Берись!

Отец попробовал. Но руки не держали.

— А ты согни в локте… правую, прижми к груди. А я потащу.

Мальчик тянул изо всех сил, отец передвигал свободный локоть, отталкивался. Скоро Родя почувствовал, как согревается. Ломило пальцы рук, он едва терпел боль. Вот и крест. Отец долго и бесполезно хватался за него, приподнимался и снова падал.

— Все, Родя. Иди в село. Скажи, где я. Другого выхода нет. «Уйдет, а я замерзну. Все! Вот так и кончится. Да, Родя. Друзей у меня давно нет. Расставаться с тобой… тяжко…»

— Я не уйду, — сказал сын. — Ты что это задумал? Мужчины не бросают друг друга, а ты хочешь…

— Опять двадцать пять! Все я виноват…

— Не всегда. За ледовый бур — спасибо. Но я его оставил там, потом найдем.

Сын, тяжело сопя, повесил ранец на крест, сказал твердо:

— А теперь хватайся, ну!

Отец приподнялся, ухватился за ранец. Мальчик подталкивал его из последних сил, страдая, что ничем больше не может помочь.

— Ну, что же ты? Или помереть хочешь? — прокричал он с обидой.

— Ах ты, мальчишка! Не хочу умирать! Я жить хочу. Не отдам жизнь!

Одним рывком Иван выпрямился, встал у креста, раскинув руки, как распятие, держась за верхнюю планку. Нижняя планка была довольно длинной и легко поддалась. Опираясь на нее, Иван сделал первые шаги. Ноги едва тащились по снегу.

— Я буду топтать дорогу, а ты иди… Я буду топтать, а ты иди. Ну! Иди, иди… Иди-и-и!.. — кричал Родя.

Шаг за шагом Иван ступал все увереннее. По его лицу, ничего не ощущавшим белым щекам текли слезы. Это были слезы радости, что рядом с ним его сын и друг, который не оставил его во чистом поле. Это были горькие слезы вины перед людьми, близкими и дальними, которым он принес в жизни столько огорчений. Это были слезы обретенного вновь мужества сердца.

1980—1984 гг.

РАССКАЗЫ

КЕКНЕЛЮ

1

— Мама, я на этот раз узнал, как называется то вино. Узнал, но нашел его не скоро. Оно — редкость, даже там, на своей родине. Красивое у него имечко — Кекнелю. А знаешь, что это такое? Сорт винограда. Голубая веточка, или, точнее, стебелек по-нашему. Черенок и листья у него голубые. Растет он в одном-единственном месте — на горе Бадачонь, на Балатоне.

Сергей щелкнул замками желтого емкого портфеля, с осторожностью вынул длинную, как кегль, бутылку зеленого стекла и, любуясь, поставил ее посередине стола, уже порядочно сервированного. Он был доволен собой — ко дню рождения матери сумел вернуться из загранки, в подарок привез красивое голубовато-серое платье — именно такой цвет любила мать, он очень шел ей. Надеялся, что потрафил. И еще вино. Пусть его попробуют гости.