Час Самайна

С квартиры на Трехсвятительской я все же съехала, перебра­лась в район улицы Батыевой. Здесь квартирки подешевле, но убожества и насилия больше. В сумерки на улицу лучше не выхо­дить. Узнала, что в «Яме» Куприна описана именно эта улица, только тогда она называлась Ямской. Соседка Нюра, моя ровес­ница, дочь Пелагеи Петровны, хозяйки квартиры, рассказала, что в конце прошлого столетия жители Ямской обратились к генерал-губернатору с просьбой разместить на их улице пуб­личные дома, переносимые с Андреевского спуска. Их просьбу удов­летворили, и улица какое-то время процветала. Но когда перед самой войной 1914 года улица, опять-таки благодаря этому «про­мыслу», опустилась, стала пользоваться дурной славой, привле­кая отбросы общества, и порядочные люди обходили ее десятой дорогой, жители вновь обратились к генерал-губернатору с про­сьбой сменить ее название, словно дело было только в нем. Их просьбу и на этот раз удовлетворили, но, словно в насмешку, дали улице название Батыевой, что никак не послужило упрочению ее положения и изменению репутации. Зато здесь были самые дешевые квартиры, оплату одной из которых я могла свое позволить, работая санитаркой в Георгиевской городской больнице.

Киев. Февраль 1919 года 

Я уже почти четыре месяца живу здесь странной, непонятной для себя самой жизнью. Яков изредка появляется, задерживается не более чем на день, а то лишь на несколько часов, и исчезает на недели, которые порой складываются в месяцы. Во мне зреет решение покончить с этой неопределенностью, наконец выяс­нить, кто я для Якова и каково мое место в его жизни. Отпра­вила два десятка писем в Петроград, мучилась неизвестностью, как там мама, бабушка. Сердце рвется обратно в легкомысленно покинутый Петроград, где живут мои родные и друзья.