Час Самайна

— Смерть заставляет переосмысливать жизнь. Отсекает наносное, поверхностное, оставляя главное, — согласилась Женя.

— Женя, ты знаешь, я убежденная атеистка... Но сейчас мне хочется, чтобы Церковь была права, говоря, что после смерти душа еще сорок дней находится на земле. И если душа Сергея сейчас невидимо рядом с нами, я хочу попросить у нее про­щение за то, что иногда была к нему несправедлива.

Подруги засиделись до поздней ночи. Женя предлагала Гале остаться переночевать, но та не согласилась и ушла.

Женя смотрела ей вслед и мучилась сомнениями, правиль­но ли она сделала, что не рассказала подруге о посетивших ее пророческих видениях, нашедших первое подтверждение в смерти Есенина. Смерть Есенина была совсем не такой, как прочитала в газетах. Барченко после разговора с Бокием вер­нулся встревоженный и приказал ей не распространяться на эту тему. Он хотел уничтожить письмо, но Женя упросила отдать его ей, пообещав надежно спрятать.

После ареста и смерти Ганина личной жизни у Жени не было. Все ее время заполняли работа, дом и маленькая Анюта. Близ­ких подруг, кроме Гали Бениславской, она не завела: женщины, которые работали в лаборатории, ее не интересовали и жела­ния сблизиться с ними не было.

По настоянию Барченко она стала готовиться к поступле­нию в Московский университет. При такой загруженности и нехватке свободного времени она вечерами болезненно ощу­щала свое одиночество, иногда даже до слез. Ложась в постель, Женя долго не могла уснуть. Ее мучили видения из прошлого, воспоминания о мужчинах, с которыми она была близка. По­рой Жене казалось, что она ощущает их физически. Хуже все­го было то, что ее тянуло к Блюмкину — к человеку, которого она должна была бы ненавидеть. И случай, когда он силой взял ее у себя в ванной, обрел притягательную силу.

Подобные грезы ее раздражали, и она засиживалась за учеб­никами до поздней ночи, занимаясь до изнеможения, лишь бы осталось сил добрести до кровати и провалиться в сон без сновидений.

У Блюмкина, как она узнала, появилась новая любовь. Младшая дочь знаменитого уже умершего композитора Ильи Саца — Нина, двадцатилетняя студентка Московского уни­верситета. Женя даже несколько раз видела их вместе. Нина не была похожа на предыдущих пассий Блюмкина — худень­кая, большеглазая, с точеной фигуркой, задумчивая, тихая, с отрешенным взглядом, с оливковым лицом египтянки. Мыс­ленно Женя дала ей прозвище Изида. В ней Женя заметила некоторую странность: шея у Нины постоянно была прикры­та легким газовым платочком. Девушка почему-то внушала жалость и беспокойство.

Блюмкин несколько раз вызывал Женю на встречу в кафе, задавал вопросы, которые то и дело возвращались к Шамбале, к маршруту, по которому экспедиция должна была отправить­ся прошлым летом, но ничего нового не узнал.

Женя обо всем рассказывала Барченко, тот хмурился и од­нажды сказал:

— Похоже, он решил самостоятельно пройти по нашему маршруту. А может, и нет... Я узнал, что знаменитый худож­ник Николай Рерих с женой и учениками в ближайшее время отправляется на Памир. Экспедиция организована на амери­канские деньги, но пользуется особой благосклонностью Чи­черина, а это просто так не бывает.

— Блюмкин чекист, разведчик, террорист, — возразила Женя. — Тибет — это горные вершины, никем не покоренные, снега, лед. Какой интерес ГПУ посылать Блюмкина так далеко?

— Ответ один — Шамбала. Кто владеет «сердцем мира», Тибетом, тот владеет всем миром. Потому-то на этой горной стране пересеклись интересы Англии, Китая и России. Мой учитель в петроградском дацане Доржиев как раз и обеспечивал связь России с духовным властелином Тибета, далай-ламой. Контакт с Шамбалой способен вывести человечество из тупика кровавого безумия — ожесточенной борьбы, в которой оно безнадежно тонет!

Как-то зимним февральским вечером, когда на сердце было особенно тоскливо, Женя навестила Галю. Дверь ей открыла вечно недовольная соседка с вонючей папиросой в зубах. По обыкновению окинув незваную гостью ненавидящим взгля­дом, она молча, что было ей совершенно несвойственно, развернулась и гордо удалилась в свою комнату, покачивая полами длинного грязного цветастого халата. Галя в кори­доре говорила по телефону, она была пьяна. Женя остано­вилась, не зная, что делать: пройти в комнату или подождать здесь.

— Нет имени тебе, мой дальний! — произнесла в трубку Галя. — Нет имени тебе... кроме как дурак и свинья! Вы ли были в вагоне? Табак взяли, а закусить и не подумали. Интел­лигент вы, а не человек, вот что! — Она наконец заметила Женю и махнула рукой в сторону комнаты.

Женя вошла, разделась и присела к столу. На нем были сло­жены исписанные листы бумаги и тетради, рядом стояла поч­ти пустая бутылка вина и стопка. На серванте она увидела большой портрет Есенина в черной рамочке и несколько фо­тографий поменьше. Здесь он был изображен в компаниях людей, и везде присутствовала Галя. Женя с удивлением по­думала:

«Неужели нет ни одной фотографии, где они только вдвоем?»