Час Самайна

— Присаживайся и рассказывай, — хмуро бросил Барченко. Когда Женя закончила, он сказал: — Когда стало известно, что экспедиция сорвалась, Глеб Иванович сразу высказал предпо­ложение, что в лаборатории поработал предатель. Он без тру­да вычислил тебя и, хотя я всячески доказывал, что этого не может быть, похоже, остался при своем мнении. Ладно, иди работать.

— Вы меня оставляете в числе сотрудников?!

— Да. Тебя можно понять. В твоем поступке не было корыс­ти. ты хотела спасти человека. К сожалению, это не удалось. О моральном аспекте не будем говорить... Все это должно остаться в тайне, огласка не нужна ни тебе, ни мне.

— Александр Васильевич, вы... святой! — с чувством произнесла Женя. — А мне так стыдно... Я просто дрянь.

— Ладно, я тебя прощаю... Иди работай. Экспедиция только отложена. Это не значит, что она никогда не случится. Вот только Блюмкину, если он в самом деле отправился по переданному тобой маршруту, не повезло — он не найдет Шамбалы. По предложению Глеба Ивановича настоящий маршрут хранился у меня, а тот, с которым работали вы, значительно расходился с ним. Все, иди. Мне надо работать. — И не ожидая, пока Женя выйдет из кабинета, он углубился в бумаги.

— 28 —

В середине лета вечером в комнату Жени, словно фурия, во­рвалась Галя Бениславская. Из ее чудных голубых глаз, всегда добрых и внимательных, чуть ли не сыпались искры. От нее попахивало вином и сумасшествием.

Женя только что уложила Анюту и с беспокойством по­смотрела на подругу, не без оснований полагая, что та вряд ли будет вести себя тихо.

Галя, войдя, продекламировала стихи Блока:

О, как я был богат когда-то,
Да все — не стоит пятака:
Вражда, любовь, молва и злато,
А пуще — смертная тоска.
Она достала из сумки и поставила на стол бутылку сладко­го грузинского вина.
— Галя, пожалуйста, тише, а то разбудишь Анюту и она не даст нам поговорить, — попросила Женя.

— Женя, давай выпьем. Говорят, горе вином не зальешь, но ведь у других получается?

Женя достала стаканы, и Галя налила вино.

— Галя, что случилось? Я тебя такой никогда не видела.

— Сергей хам! — Галя понизила голос, но чувства рвались из груди, и от этого казалось, что она шипит. — Под внешним лоском, под видимым благородством живет хам. А ведь с него больше спрашивается, чем с простого смертного. Если бы он ушел просто, без этого хамства, не была бы убита моя вера в него. А чем теперь он отличается от Приблудного? Такое же ничтожество! Так же атрофировано элементарное чувство порядочности! Он это искусно скрывает, но в гневе оно про­рвалось.

— Галя, ты имеешь в виду роман Есенина с внучкой Тол­стого? Я уже слышала, что он ушел от тебя к ней. Но не стоит так переживать, ведь и раньше у него случались... такие сры­вы. Из-за чего все произошло? Были причины, или он вдруг воспылал к ней, далеко не красавице, бешеной страстью?

— Хорошо. Расскажу по порядку. По приезде, в конце мая, он продолжал вести свой обычный образ жизни: пил, а я бега­ла, выискивала его в притонах, всяких харчевнях, отводила домой, пыталась как-то повлиять на него. Несколько дней назад мы уехали с ним в деревню на свадьбу его двоюродного брата. Сергей пил исступленно и извел всех. Самодурствовал, буянил, измучил окружающих и себя. У меня не хватало сил... Я ухо­дила в старую избу, чтобы хоть немного полежать, но за мной прибегали: то Сергей зовет, то сладу с ним нет. На рассвете он меня разбудил. Надел Катино платье, чулки и куда-то исчез. Потом узнала: плясал на улице ряженым, пошел к попу, тот лежал, говорят, при смерти, всех там перепугал. Потом пропал. Я уехала в Москву одна. Приезжаю — нет его вещей. Приехал первым, и кто-то сказал, что я изменяю ему с его друзьями. Узнала, что он поселился у Толстых, точнее у Сони. Вскоре он пришел ко мне, произошел крупный разговор, И он показал себя... Давай, Женя, выпьем, а то в груди горит... От всего этого

Галя выпила до дна, Женя лишь слегка пригубила.

— Значит, причиной был какой-то разговор?