Час пробил

Парень обиженно взглянул на полицейского. Харт отер лоб. Ему стало неудобно, что так грубо оборвал разговор, и, пытаясь сгладить резкость, спросил.:

— Слушай, а в газете тяжело работать?

Газетчик смешно подпрыгнул, поправил ремешок аппарата на шее и, широко улыбаясь, ответил:

— Смотря, что делать. Если редактировать объявления типа: «Светлая шатенка с хорошими манерами и приличным образованием ежедневно ждет вашего визита с четырнадцати до двадцати четырех…» — то несложно. А если ловить черную кошку там, где ее нет, — приходится попотеть.

Они дружелюбно распрощались, и парень поскакал к своей машине.

«Усек с полуслова, о чем речь. — Харт смотрел ему вслед. — Главное, что розыск получит прессу: «Полиция использовала самые совершенные методы. Расследованием лично руководил начальник полиции Харт. Приняты меры… в дальнейшем планируется… все возможное… есть основания надеяться… продуманное руководство… завидная оперативность…» И пошло-поехало — эдак на полполосы. Что и требовалось доказать».

Харт удовлетворенно потер руки и открыл холодильник в машине: пиво было ледяным. Недаром же Харт столь высоко ценил достоинства этого необычного автомобиля.

— Ничего, сэр! — услышал он голос Джоунса за спиной и, не выпуская банку из рук, повернулся к помощнику. — Ничего нет, сэр! Спецы говорят: если бы труп был здесь, на участке, его давно бы обнаружили.

Харт посмотрел на часы — за полдень. «Конечно, обнаружили бы! Они здесь с восьми, уже больше четырех часов, и участок Барнса по размерам уступает пустыне Мохаве, хотя солнце жарит здесь никак не меньше».

— Поеду, — сказал он Джоунсу, — проследи, чтобы все было в порядке. Дом опечатать. Ты узнал, у доктора были родственники? — спросил Харт, прекрасно зная, что никаких родственников у Барнса нет.

— Он был одинок, сэр. — Джоунс преданно смотрел на шефа.

— Жаль, — пробормотал Харт, — очень жаль.

Внизу, под нашим балкончиком, выставив вперед живот, шел человек с ракеткой. Он был белым с головы до пят: белые шортики, белая рубашка, белые туфли и белая шапочка. Он, наверное, страдал из-за того, что лицо у него было красным и нарушало торжество безупречной белизны. Мужчина подошел к скамейке. Она стояла вплотную к железной сетке, опоясывающей корт. Белый брезгливо, двумя пальцами взял котенка, гревшегося на солнце, и швырнул в траву. Котенок жалобно запищал. Лицо человека стало еще краснее.

— Что это? — спросила Наташа, как бы не веря глазам.

— Насилие. Невысокой степени. Скажем так: насилие двадцатой степени жестокости.

Человек вынул из чехла ракетку, удовлетворенно проверил натяжение струн. На руке — массивные дорогие часы. Он поднес их к глазам, явно ожидая кого-то, и в этот момент на корте появилась девушка лет двадцати, может, чуть больше, но никак не старше Наташи. Толстяк подобрался, его улыбка засверкала так, что померк блеск невероятных часов. Он что-то выкрикнул и сделал полупоклон такого изящества, какого и в Севилье дамы не видывали, наверное, уже лет триста.

— Вот это кавалер! Тайфун лоска. — Наташа перегнулась через решетку.

Мне понятна ее ирония, и все же ей видится в этом лоск. Жаль. Сам по себе лоск не плох, в нем нет ничего предосудительного. Но нельзя быть по-хорошему вылощенным и швырять котят в надежде, что этого никто не видит. Тайфун лоска? Нет, вовсе нет. Это камуфляж насилия — вот что это такое. Меня охватила злость:

— Пошел он к черту вместе со своим лоском!

— Видишь, он вежливый, а ты — грубиян.