Час пробил

Гурвиц направился к самолету первым. Он шел, утопая в высокой траве, маленькая фигурка казалась на удивление нелепой, а ярко отсвечивающую лысину можно было принять за второе солнце, круглое и горячее, внезапно спустившееся на поле аэродрома. Пилот несколько раз обошел самолет, забрался в кабину, что-то кричал техникам, они кивали, перебрасывались словами, чего-то снова подкручивали.

В назначенное время взлетели. Самолет резко набирал высоту. Внизу блестела вода, — лакированно-серая, она, слепила глаза, как миллионы и миллионы оловянных петушков с полковничьих погон, расплавленных тонкой пленкой на поверхности океана. Гудели моторы, самолет вздрагивал, в кабине плавал теплый воздух.

Несколько раз в запросах с земли осведомлялись, как идут дела. Потом все затихло. С высоты примерно трех тысяч футов доктор Уиллер наблюдал за маленьким суденышком, неизвестно как попавшим в пустынные воды в разгар войны. Нигде не было ни клочка суши. Уиллер подумал: «Суденышко следует курсом ниоткуда в никуда». Самый подходящий курс с учетом задания, на выполнение которого они летели. Самолет поднялся выше. Суденышко исчезло. «Было ли оно?» — размышлял доктор. Он дотронулся до плеча Гурвица:

— Ты не видел суденышко там, внизу?

— Какое, к черту, суденышко? — процедил Гурвищ, и только сейчас Уиллер обратил внимание на лицо пилота, как будто скрытое отталкивающей маской сверхчеловеческого напряжения и страха.

Байден ковырялся с радиоаппаратурой: вынимал фишки каких-то разъемов, внимательно разглядывал лепестки контактов, иногда дул на них и вставлял шланги в диэлектрической оплетке на место. Справа от приемника лежала щетка с длинной ручкой. Байден время от времени брал ее и мягкой белой бородкой смахивал пыль, хотя ни на одном блоке не было ни пылинки.

Уиллер сознательно не смотрел на часы, чтобы не знать, сколько времени еще лететь до цели. Он изучал ладони: взгляд скользил по линиям жизни, любви и богатства. Линия жизни внезапно обрывалась, теряясь в еле заметном рисунке шероховатой кожи, линия любви — короткая и неглубокая — нигде не начиналась и нигде не кончалась, как курс суденышка, которое Уиллер видел внизу.

Гурвиц двинул рукоятку штурвала, и самолет начал терять высоту. Впереди, далеко внизу, в белесой дымке показалась земля. Они зарылись в короткое пушистое облако, и земля исчезла. Когда самолет вынырнул из ватного покрывала, гористая цепь впереди растянулась на полгоризонта. Пожалуй, еще ни разу за все время тренировочных полетов самолет не выходил на цель так точно. В этот момент в наушниках что-то зашуршало, самолет качнуло, позывные и первые фразы потонули в свисте, и все трое услышали…

— …задание отменяется. Посадка на ваше усмотрение. Повторяю: задание отменяется. Посадка на ваше усмотрение.

Гурвиц сорвал наушники. Уиллер уставился в ладони. Байден повернулся вполоборота и бросил:

— Они ополоумели!

Было без трех минут десять девятого августа сорок пятого года. Гурвиц заложил крутой вираж, город мелькнул под правым крылом и стал удаляться.

— Может, запросить подтверждение? — Байден рассеянно вертел щетку.

— Нам нельзя выходить в эфир, — не поворачиваясь, бросил Гурвиц. — Да и к чему? И так все ясно.

— Ты, кажется, недоволен? — Уиллер был невозмутим.

— Пошел ты со своими проповедями!

Какая бы грубость ни сорвалась с языка капитана Гурвица сейчас, она была не в состоянии скрыть распирающую его радость.

— Смотри, какой-то самолет, — привстал Уиллер.

Гурвиц ничего не ответил, он давно видел его. Он мог поклясться: точно такой же, как и их, самолет-разведчик летел к городу, который они только что покинули.

«Естественно, — подумал Гурвиц, — готовили несколько экипажей. Командир каждого был уверен — выполнять задание будет он. Сейчас по каким-то, вечно возникающим у начальства, соображениям нас заменили. И слава богу. Уж я-то никак не буду переживать. Из-за чего? Что мне не достанутся первые в истории человечества лавры мясника-специалиста по сверхмассовым экзекуциям? Сволочи! Без конца крутят чего-то, крутят. «Такого тумана напустили. Неужели нельзя было отменить задание еще на земле? Так нет, подняли самолет, он долетел до цели — идеально долетел, черт их дери! — и только теперь дают отбой. Разве могут быть мозги у таких людей?»

Харт ворочался в кровати. Он вспомнил все так живо, что сон отлетел от него. Даже вспомнил, что на ручке щетки, которой обмахивал аппаратуру, было выжжено: «Бог любит сильные и верные сердца».