Читаем Час новолуния полностью

Мгновения достало Федьке, чтобы спастись. Слегка обожгла губы, пролила и, когда расстроенная нежными чувствами девка обслюнявила её своим жирным ртом и потянулась опять слюнявить, сунула ей в зубы стакан. Ошалевшая от бессмысленной череды: кланяться-пить-подавать-целовать-кланяться-пить-подавать, девка с отчётливым недоумением в лице поцеловала стакан и, сразу опомнившись, опрокинула его себе в глотку — пустой. Тогда, уставившись в бурое стекло расширившимися от умственного напряжения глазами, она покачнулась и, не выдержав испытания, рухнула. С жалобным звоном полетел наземь стакан, мелькнули из-под подола козловые башмаки на высоких, в пядень каблуках — таких высоких, что девка не столько стояла на них, сколько висела — не мудрено и упасть.

Наградой ей был смех десятка подьячих. Отпихиваясь от земли руками, она силилась встать, но тяжёлые плечи и налитая грудь тянули долу, обширный зад выводил из равновесия. Крепкие Подрезовы, хлопцы подхватили срамницу, она всхлипнула.

— В ушат! — посмеивался Подрез. — Головой в ушат! Чтобы через час на ногах была.

Большой заминки, однако, через это несчастье не произошло. Где-то у ссыльного патриаршего стольника имелся запасец нарумяненных девок с чёлками до бровей, набелёнными шеями и чёрными зубами. Представили другую, такую же, разве что летник на ней был не красный, а жёлтый, и трезвая. Вложили ей в руки поднос, наполнили новый стакан, поправили сбившийся в суматохе девичий венец.

Тем временем Федька благополучно смешалась с гостями, и её забыли, потому что имелся ещё Полукарпик, безропотно дожидавшийся на солнцепёке своей очереди. Розовый от жары, он вздёргивал опять и опять спадающие рукава, чтобы принять стакан, а шаловливая подьяческая братия посмеивалась, хотя ничего забавного Полукарпик совершить ещё не успел. Так уж сложилось, что вызванное Федькиным лицедейством веселье досталось на долю безвинного, как младенец, Полукарпика. Чтобы он ни делал, как ни пыжился, всё вызывало смех. И, верно, перестарался. Важно и строго хлебнул горячего вина — поперхнулся. И допивал уже в несколько приёмов, захлёбываясь и кашляя, — вливал в себя со слезами. Целовальная девка коснулась его губами, попадая то в мокрый подбородок, то в нос, и, ничего другого не достигнув, таким приблизительным результатом удовлетворилась.

Глумиться над Полукарпиком никто, впрочем, не собирался. Насмешники дружелюбно толкали его в бок или иным осязаемым способом выражали доброжелательные чувства. Матёрые пропойцы, стяжатели, сквернословы, распутники, мирские кровопийцы (пороки были представлены тут в самых затейливых сочетаниях) умилительно обсуждали робость отрока, дрогнувшего перед водкой и женщиной. Перед водкой и женщиной! Было тут что-то от чистого, оставшегося лишь в снах детства. Возбуждённая разноголосица, смех не относились уже к Полукарпику или тем более к Федьке, а существовали сами по себе, как следствие первого лёгкого опьянения и ещё более радужных ожиданий. Приветственно встречали последних запоздалых гостей, а когда появился Шафран, загудели.

Подрез поспешил навстречу дорогому гостю, и холопы поняли, что на этот раз зевать не приходится. Хозяин, протягивая руки, перехватил прибывшего верхом в сопровождении собственных холопов Шафрана у самых ворот, где гость спешился.

Блестящий наряд столоначальника плохо вязался с тусклым выражением лица, скучный склад которого не могли искупить ни красноватые разводы на щеках и на носу, ни какая-то нелепая, водорослями борода, ни похожие на развесистые рачьи клешни усы. Сказывался в облике Шафрана подспудный изъян... или, скорее, общая несообразность, которая опровергала дорогостоящие ухищрения рукодельного искусства. Крытый пёстрым сине-зелёным шёлком выходной кафтан его украшен был ещё и пристёгнутым стоячим воротником — козырем. По высокий козырь этот обхватывал затылок и щёки так, что имевший в лице нечто подводное, рачье Шафран вызывал в памяти ещё и зародившегося в глубинах приказной тины моллюска, который осторожно поглядывает из раковины. Высокие изогнутые каблуки позволяли Шафрану казаться выше, как бы тянуться вверх, преодолевая неблагоприятное впечатление, которое вызывал он у окружающих, но от этого совсем некстати возникало ощущение, что подьячий опасается захлебнуться в подступающих к подбородку хлябях.

Мало помогали Шафрану и прочие признаки преуспеяния: золотое шитьё, жемчужное ожерелье рубахи, бобровый пояс с шёлковым кошельком и серебряными ножнами, в которых глубоко, вместе с череном таился нож, жемчуг на шапке, большие, как орехи, позолоченные пуговицы и перстни на пальцах. Всё это никак не могло принадлежать живущему на годовой оклад в двадцать рублей подьячему. Казалось, что сопровождавшие Шафрана холопы, трое одетых в красное, зелёное, синее мужиков, не прислуживали ему, а приставлены были для охраны, чтобы Шафран, блудливо оглянувшись, не дунул через ограду, унося на себе богатства.

Перейти на страницу:

Все книги серии История России в романах

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза