Час новолуния

— Не бойся! — эхом воскликнул Прохор. — Нежная моя, не бойся, хорошая, умирать не страшно!

Они держались друг к другу спиной, как будто стали друг друга стыдиться.

— Что же это такое?! — бормотал Прохор. — Что же это за чудо-то, боже мой! А ведь у дурня глаза были. Господи боже мой, да ведь я же... ой! — Он потряхивал головой, как сокрушённый собственным недомыслием человек, — без надежды исправиться и оправдаться.

Съезжаясь, татары пускали коней вскачь, выстраивались они в исполинский круг и начинали против солнца вращение — чтобы стрелять через левую руку в сердцевину круга, где укрывались между телегами и запряжёнными в них лошадьми Прохор — широкоплечая цель и Федька — цель потоньше. Раскручивался адский хоровод всё вернее, полным конским махом, пустив поводья и откинувшись, мчались под дробный грохот копыт овчины.

Со злобой напрягаясь оттянуть тетиву и всё равно не дотягивая — тугой лук дрожал в руках, — Федька спустила зазвеневшую тетиву, стрела сверкнула в пустоте. И тотчас, без промедления, словно опасаясь малейшей заминки, отправила Федька другую — неуязвимы проносились в стремительной скачке овчины. Легко приподнявшись в стременах, повернувшись, спускали лук, летели стрелы с шуршащим, словно раздирающим бумагу, свистом, щёлкали в телегу, на вершок от Федьки. С восьмидесяти шагов, на скаку, татары садили, куда хотели.

Федька и Прохор толкались, кидаясь из стороны в сторону. Частично их прикрывали не выпряженные из телег лошади — татары берегли скотину, ставя лошадей дороже двух обречённых и уже не имеющих ценности русских. Федька глянула в колчан — там болталось четыре стрелы.

— У меня кончаются стрелы! — крикнула она. — Не торопись, они с нами играют.

— Не бойся! — с придыханием отвечал Прохор. — Не страшно! Кровь потечёт, и всё — уснёшь!

Взбитая бесконечной скачкой, поднималась по кругу пыль, красная на низком солнце.

— А-ах! — ожёгся Прохор — стрела торчала у него из спины, неглубоко воткнувшись в кафтан. Он не упал, но продолжал метаться, превозмогая боль.

Вертелся под ногами Вешняк, то проскакивал под брюхом лошади, то под телегу лез.

И ещё — со щелчком — косо вонзилась стрела Прохору в спину.

И Федька вдруг перестала метаться, остановилась. Она поняла, что в неё не стреляют, — татары оставляют её на потом. Растерзать. И тогда она захотела, чтобы её убили.

— Прохор, я люблю тебя! — сказала она через плечо.

— Ты чудная, чудная была бы мне жена! — крикнул со спины Прохор. — Не бойся, родная!

Она не боялась. Она перестала бояться.

Не спеша вложила стрелу, с предельным усилием натянув лук, спиной к солнцу, откуда каждый раз стреляли татары, прицелилась вдоль сверкающих лучей, вдоль тени, что протянулась от неё через поле, — прицелилась, упреждая всадника... Тетива зазвенела, стрелка мелькнула — промчался лохматый.

Она сунула руку в колчан — пусто.

— Прохор, убей меня, — сказала она.

— Нет! — отчаянно выкрикнул он.

— Прохор! Убей меня!

— Нет!

С воем выкатился из-под телеги серый комок. Размахивая тяжёлым узлом, Вешняк вопил угрозы и проклятия, бежал наперерез вращению колеса. Должны были положить его на полдороги, шутя. Татары, разгорячённые потехой, шутя его встретили, он занёс неподъёмный узел — всадник легко вильнул влево, другой обошёл справа, третий вытянул саблей плашмя — сбитый с ног, Вешняк упал на колени. Не свернул четвёртый — мальчишка припал к земле, едва не задев копытами, прыжком пронёсся над ним конь.

— Нет больше стрел! — крикнул Прохор.

Беспомощны.

Живо скользнув из-за телеги, Федька подобрала саблю. Да что сабля против верхового лучника? Только зарезаться.

Перекатившись, Вешняк пытался подняться, но встать не давали, неслись обок и через голову скакали, стегали плетьми, доставали саблей плашмя. По рассечённому лицу мальчишки текла кровь, он искал теперь только спасения, узлом, которым размахивал прежде с угрозой, что булавой, лишь прикрывался. Прогнувшись в седле, татарин рубанул — срезал перевязанные рукава кафтанца. Брызнуло над Вешняком золотое и серебряное, посыпалось в грязь блестящее узорочье.

Золото уберегло Вешняка, он урвал миг замешательства среди татар и, бросив всё, перекрутившись волчком, отскочил в сторону.

И тут огромный стремительный хоровод разомкнулся, рассыпалось столь мгновенно, что это невозможно было объяснить никакой понятной причиной, даже видением золотого дождя. С поля, куда угнали за беглецами овчины, неслись с криком разрозненные всадники. Не разбираясь, что происходит, Прохор одно догадался — схватил Федьку вместе с её саблей и рывком прижал к лошадином крупу, прикрыл собой, обратив наружу спину, утыканную стрелами — одна торчала, другая повисла, запутавшись в пробитом сукне. Проскакивая мимо, татары спускали лук, стрелы стучали о Прохора с железным щелчком, иные отлетали, две-три остались, Прохор охнул, когда пробило руку. Взбрыкнула и забилась раненная лошадь, ей тоже попало — в брюхо и в шею. Лошадь начала оседать, и Федька, прижатая к оглобле, падала вместе с ней, а сверху, пригнув голову, опускался на неё Прохор. Упали все.