Час новолуния

Тут, видно, кое-что и от Феди требовалось — вторую мошну-то заслужить. Раз Федя сказал «мало», то уж волей-неволей вступил во вполне очевидные и непредсказуемые вместе с тем отношения, которые должен был продолжать, на ощупь разбирая дорогу.

— Явка Параньки Мироновой у тебя лежит, — сказал лысый мужик уже без улыбки. Сказал и замолчал.

— У меня, — согласился Федя, не видя смысла отрицать известные просителю лучше, чем кому другому, обстоятельства.

Но мужик по-прежнему чего-то ожидал. И тишина эта Феде не нравилась.

— Я ведь что люблю, — нарушил молчание мужик, — чтобы как туда, — свободной рукой он описал в воздухе воображаемое коромысло, — так и обратно, — ладонь его заскользила в сказанном направлении.

— Справедливо, — кивнул Федя.

— Ну? — произнёс мужик.

А тебе-то что? — блуждал Федя.

— Так ведь, чай, не похвалят.

— Да уж, хвалить не за что, — согласился Федя.

— Об том и речь, — заключил мужик, и разговор снова зашёл в тупик.

Испытывая изрядные неудобства от невозможности добраться до чего-нибудь определённого, Федя всё ж таки понимал, что собственные его затруднения в дебрях неведомо каких отношений не много значат, а вот томить неизвестностью просителя никак не годится. Не следует оставлять «бедного, беспомощного сироту» без руководства. И вот, приняв это соображение к действию, Федя потянулся через стол и несуетливым движением запустил пятерню в бороду бедного, беспомощного сироты. Федя не раз наблюдал, как учат сирот в московских приказах и, будучи юношей смышлёным и восприимчивым, не без основания полагал, что сможет воспроизвести нехитрые приёмы вполне удовлетворительно. В самом деле, сирота принял поношение как должное — не дрогнул и не уклонился. Осторожненько и на пробу, благоразумно не обольщаясь достигнутым, Федя подёрнул.

— Благоуветливый добродей мой! — проникновенно отозвался мужик, словно бы взбодрённый.

Но чудилась в голосе и насмешка, что-то неладное, отчего у Феди похолодела спина.

— Что же ты меня томил столько, — говорил мужик, не спуская глаз, погруженных в ямы теней, — что же ты носом вертел? Ан вон ты какой выходит — благополучный.

— Болван! — ответил на это Федя. И тут с неизъяснимым ужасом понял, что и самые ругательства вылетели по недосмотру из головы. — Э... Болван! — повторил он.

Обнаружилось, что и бороду тягать не с руки как-то — через стол тянуться. А если захочет сирота подняться во весь свой не явленный пока что рост? Не удержать ведь этакую глыбищу за скользящее между пальцев волосьё. Малодушный соблазн прошиб Федю испариной: сорвать не вполне созревший ещё кошель и тотчас закрыть лавочку.

Скрип двери болезненно отозвался тут во всём его существе и избавил от соблазна. Уму непостижимо, как он извернулся решить все сомнения сразу: бороду выпустил, мошну, что по началу ещё отдал проситель, смахнул со стола и успел выпрямиться, повернувшись лицом к двери.

— Федя! — Федька! — вскричали они дружно.

А кабацкий голова Иван Панов прежде, чем двойника увидеть, заранее уж потрясён был невероятной прытью, которую выказал вдруг ни с того ни с сего подьячий. Когда же Панов обернулся ко входу и ещё одного Федьку узрел, прохватило его столбняком.

Испытанная в житейских коловратностях душевная твёрдость только и помогла Ивану Панову оправиться. Он дохнул, как после чарки первача, мотнул головой и, невольно осматриваясь в поисках огурца, обнаружил в руках мошну.

— Что он хотел тебе дать? — спросила Федька у Феди.

— Это братское приветствие? — осведомился Федя.

Они заговорили так, будто полчаса перед тем расстались. Да и кабацкий голова протрезвел без закуски: упрятал мошну и поднялся.

— Вот этот из вас взял, — заявил он, обращаясь к Федьке, а указывая на Федю. Этот брат взял для этого. Я ему два рубля денег дал, копейка в копейку. Сочти, а то обманет.

— Мне твоих денег не нужно, ты знаешь, — сказала Федька, заторопившись.

— А это уж ваше дело, семейное, — возразил Иван Панов, — я за старую вину два рубля дал. Рассчитался.

Федя дёргано хихикал, избегая взгляда, и Федька поняла, что никакой силой вернуть попавшие в карман деньги его не заставишь.

— Не смею мешать приятному родственному свиданию, — осклабился Иван Панов и пошёл к двери.

Глава сорок вторая

В которой разъясняется значение

слова «прелесть»

едя молчал, ожидая ссоры. Сестра же опустилась на скамью, уронила руки между колен, губа поджалась и подбородок сморщился. А Федя не поддавался, поддерживая в себе дух движением: то о стол обопрётся, то плечо выставит.

Федька сидела смирно, глаза её блестели. И вот дошло дело до слёз — по щеке покатилась мокрая дорожка.

— Поцелуемся что ли? — сказал Федя в виде предположения.

Сестра поднялась, Федя обошёл стол. Но Федорка отвернулась в последний миг, всхлипнув. Потом она обхватила Федину голову, оплела затылок пальцами, стала целовать лоб, щёки, глаза и снова прикрытые его веки целовала. Лицо у сестры было мокрое, мокрые щёки, влажные мягкие губы, то была не лишённая приятности мокрота; от страстных поцелуев сестры Федя ощущал трепетную щекотку. В душе его увлажнилось и обмякло.