Час нетопыря

Фоули спросил, кто будет отвечать за задержку в установлении связи с президентом, тем более что, согласно постановлению конгресса, президент не может удаляться более чем на тридцать футов, то есть на девять метров, от своего адъютанта.

В шесть часов двадцать девять минут президент Гаррисон вышел из туалета. С удивлением глянул на встревоженное, посеревшее лицо стоявшего у двери адъютанта. Он не сразу заметил, что чемоданчик адъютанта открыт, издает странные звуки и светится множеством разноцветных огоньков.

Впервые в жизни Говард Джеффри Гаррисон занервничал.

XXII

Через двадцать минут после того, как началось заседание правительства ФРГ, вице-канцлер Фёдлер, сославшись на чрезвычайно срочное дело, попросил канцлера освободить его от дальнейшего участия в дебатах. Это была явная потеря времени. Выступала главным образом министр фрау Швелленберг, и чем больше она говорила, тем очевиднее становилась вся бездна ее глупости. Канцлер отвечал на срочные телефонные звонки, что-то поспешно записывал, начальник ведомства приносил секретные бумаги.

За тридцать минут, предшествовавших заседанию правительства, Фёдлер узнал слишком много важных вещей, чтобы тратить ценное время на выслушивание бабьей болтовни насчет детских садов и еще чего-то в этом роде. Сначала Фёдлер был склонен не придавать чрезмерного значения пропаже боеголовок, но теперь у него уже не было сомнений, что начинается крупная игра, может быть, самая крупная из всех, какие ему довелось видеть. Он не собирался оставаться в стороне, хотя партнеры отнюдь не приглашали его к участию. Фёдлер давно уже считал аксиомой, что политику, который позволяет вытолкнуть себя из круга лиц, принимающих решения, следует как можно скорее заняться разведением помидоров в своем огородике. Места наверху чертовски мало, а всякие там кризисы, повороты и переломы уменьшают его по крайней мере вдвое.

Первым Фёдлер вызвал к себе полковника Шляфлера. Начальник канцелярии министра Граудера поначалу отговаривался множеством срочных заданий. Но Фёдлеру достаточно было повысить голос, и через шесть минут (Фёдлер это специально отметил, желая выяснить, не зашел ли Шляфлер по пути еще куда-нибудь) секретарша доложила о его прибытии.

Теперь начинается игра.

— Приветствую вас, полковник, — говорит Фёдлер своим «официальным» тоном, без обычного шутовства, характерного для его обращения с людьми, которыми он пренебрегает. — Хорошая погода сегодня. Что у вас нового?

— Я думал, что это я узнаю что-нибудь новое, — флегматично отвечает Шляфлер. — Невысокое служебное положение лишает меня возможности узнавать новости от властвующей элиты.

— Невысокое положение имеет ту особенность, что при благоприятном стечении обстоятельств может стать высоким, разумеется благодаря этой самой элите.

— Глубокая мысль, господин канцлер.

— Предлагаю закончить наш светский разговор. Сейчас не до шуток. Время бежит, происходят важные вещи, о которых вы знаете лучше меня.

— Никто в этой стране не знает больше, чем вы, господин канцлер.

— Это верно. Но ведь где-то и когда-то я это узнал. Хорошо. Что вы скажете, если я сейчас спрошу вас, как здоровье капитана Ламха и его жены Маргариты?

На лице Шляфлера не появляется даже намека на смущение или испуг. Это трудный противник. Или трудный и опасный партнер, если он таковым станет.

— Я скажу, — невозмутимо говорит Шляфлер, — что такой офицер мне неизвестен, а офицерские жены меня вообще не интересуют.

Фёдлер решает зайти с другой стороны.

— Почему покончил с собой генерал Зеверинг?

— Потому что был агентом противника.

— Военная контрразведка ничего про это не знает.

— Плохо работают, вот и все.

— Почему ваши люди в следственной группе мешают выяснению обстоятельств налета?

— У меня нет своих людей. Решение изменить состав следственной группы принял мой начальник, министр Граудер.

— Почему вы позволили сбежать за границу капитану Вибольду?

— Как вы сказали? Вибольд? Не помню этой фамилии. Ах, это командир батальона в 14-й дивизии? Не знаю. Не знаю ничего, кроме того, что сказано в уже представленных докладах.

Это первая ошибка Шляфлера. Фёдлер уже знает, что в дальнейшем беседа пойдет так, как он этого хочет. И вместе с тем как бы разочарован, что все идет так легко.

— У вас, полковник, поразительно короткая память для занимаемой вами должности, — с иронией и не скрывая удовлетворения говорит вице-канцлер. — Вы действительно не помните, что 14 февраля этого года целый час разговаривали с Вибольдом? Я не спрашиваю о подробностях, но не считайте меня наивным мальчуганом.

Шляфлер внезапно обмяк. Это видно даже по его лицу. Теперь он в руках Фёдлера. Откуда, черт побери, этот проклятый кабан знает про разговор с Вибольдом? Неужели Вибольд донес? Если да, еще не поздно взять его на аэродроме. А может, толстощекий адъютант обер-лейтенант Панек? Может, Фёдлер распорядился, минуя контрразведку и Ведомство по охране конституции, установить у него подслушивающее устройство?

— Чего вы от меня добиваетесь? — спрашивает Шляфлер. — Думается, я не готов обсуждать все детали.