Чародей

Долгое молчание. И наконец миссис Дымок заговорила. Голосом, какого я никогда не слышал у нее раньше, – молодым, грубоватым, а не своим обычным голосом, отягощенным годами и опытом.

– Похоже, ты уже достаточно взрослый, чтобы знать. Столько, сколько знаю я, хоть это и немного. Что я сделала? Что любой делает в трясущейся палатке? Я вышла в Великое Время и попросила дать мне помощников. Я сделала это, потому что твои мать и отец поступили хорошо и не позволили, чтобы скарлатина перекинулась на мой народ. Одному Христу Богу известно, что случилось бы тогда. Так что мы были у тебя в долгу, понимаешь? Были обязаны тебе своими жизнями. Мой народ хотел, чтобы я тебе помогла, поэтому я пошла просить, чтобы мне дали помощников. Они пришли, и тебе стало лучше.

– Что это за помощники? Кто они? Откуда приходят?

– Не знаю.

– Они бы для любого человека пришли?

– Нет, не для любого.

– Но… Если эти помощники существуют, наверное, надо просить о них чаще? Почему они пришли по вашей просьбе? Что такое Великое Время?

Ее лицо окаменело. Я знал, что это глупый вопрос. Но со времени нашего последнего разговора я прочитал легенду о Парсифале и теперь знал: если не задать нужные вопросы в нужное время, случится большая беда.

– Когда я сказал вам, что хотел быть доктором, вы сказали, что я неправильный и иду по неправильному пути. Но этого не может быть. Разве я могу быть кем-то, кроме как самим собой? И по какому пути мне идти, кроме университета? Ведь вы не хотите показать мне свой путь. Помощники… Я честно, по правде хочу о них узнать. Разве у меня нет такого права? Разве они не пришли ради меня?

Вновь воцарилось долгое молчание. Беседа с миссис Дымок не походила на городскую светскую болтовню, чем и была замечательна. Наконец миссис Дымок заговорила:

– Ты сам должен выяснить.

– А вам тоже пришлось? Вы сами их искали?

– Кто учил меня, не станут учить тебя. Ты неправильный, идешь неправильным путем. Но может быть, ты кое-что выяснишь сам. Тебе случалось заблудиться в лесу?

– Много раз.

– Но ты сейчас тут – значит, как-то выбирался оттуда.

– В лесу главное дело – не ходить кругами. Смотри, где солнце, и знай себе прокладывай тропу и рано или поздно куда-нибудь да выйдешь.

– Угу.

– Значит, так и надо? Гнуть свое и прокладывать тропу, чтобы не ходить кругами?

– Может быть.

– Миссис Дымок, пожалуйста, не отмахивайтесь от меня. Знаете что? Вы для меня все равно что вторая мать. Когда я умирал, вы привели меня обратно – вы и помощники. Вы дали мне жизнь. Не отмахивайтесь от меня теперь.

Снова типичное долгое молчание. Потом:

– Помнишь змей?

– Еще бы! Вы меня тогда до полусмерти напугали! Ядовитые гремучки, а я еще чуть не сунул руку в корзину!

– Ты помнишь?

– Конечно помню.

Опять молчание. Я видел, что миссис Дымок трясется от смеха, совершенно беззвучно. И тут меня осенило!

– Вы хотите сказать, что это и были помощники?

Миссис Дымок чуть не совершила великий скачок от внутреннего смеха к явному, но удержалась. Впервые в жизни она отвернулась от стола, на котором скоблила шкуру, и посмотрела прямо мне в лицо:

– Ты не такой дурак, каким кажешься. А теперь пшел домой! Я занята.

3

Отчий дом изменился. В воздухе висела какая-то неловкость, но я не мог понять, в чем дело. Прекратились четверговые вечера, когда к моим родителям приходили в гости еще три супружеские пары и составлялись два стола для бриджа. Мать бесконечно раскладывала пасьянс; отец читал. Мои родители никогда не были особо разговорчивы, и все застольные беседы происходили по инициативе матери, но теперь она сидела молча и не произнесла бы ни слова, если бы отец не задавал ей прямые, безобидные вопросы: выходила ли она сегодня из дома? Нашла ли какие-нибудь новые растения? С кем-нибудь говорила? Конечно заметила молодую луну? Луна была видна днем, с четким кольцом на месте старой – к дождю. Я тоже разговаривал, но неловко, как любой мальчик, не желающий обсуждать то, что для него по-настоящему важно. Я ничего не говорил об Айрдейлах, хотя рассказал о болезни Чарли; ничего о Гилмартинах, за исключением того, что у них красивый сад; разумеется, ничего о девушках. Немножко поболтал о том, что через несколько дней уезжаю в университет.

Иногда мать вставала из-за стола и оставляла нас с отцом одних. Она «уходила к себе» — эти слова теперь имели особое значение, потому что родители больше не спали в одной комнате. Отец ночевал в маленьком закутке, едва ли больше чулана, в дальнем конце прихожей. Внезапные уходы матери никак не объяснялись; отец только вздыхал и подливал мне вина.

Я впервые видел, как болезнь одного члена семьи заражает и подавляет всех домашних. С тех пор я сталкивался с этим часто. Это один из сопутствующих эффектов болезни, которому не всегда уделяют внимание: кроме самого больного, она влияет и на многих других людей.

В отличие от Парсифаля я не боялся задавать вопросы.

– Что такое с мамой?

– Ей немножко нездоровится. Это пройдет.

– Она была у врача?

– Конечно.

– Надеюсь, не у Огга?

– У хорошего, в Виннипеге. Доктор Кэмерон сказал, что это пройдет.