Фролов, наконец, вырвался из цепких лап Морфея и откинул голову с тихим стоном.
– Как будто и не спал вовсе… Сколько время-то?
– Да черт его знает. Пятый час, вроде.
– Господи… Ну и рань… Что стряслось-то?
– Пойдем на местный аттракцион глянем.
– Какой еще аттракцион? – зевнул Фролов и потянулся, сладко крякнув.
– Тимоха пошел на пруд топиться.
– Чего это он? – удивился Фролов, окончательно проснувшись.
– Да это у него обычное дело. Горе от ума. Ходит топиться, и все тут. А местные его спасают.
– То-то он мне на днях все про самоубийство рассказывал. Но причина-то есть или так, от нечего делать?
– Да мастерил он там что-то, у него не вышло. А потом почитал энциклопедию медицинскую, решил, что болен. Одно к одному, короче. У тебя так не бывало, что ли?
– А у тебя что, бывало? – удивился Фролов.
– Пока нет.
– Ну и у меня нет.
– Значит, все впереди. Ну так как, идешь?
– Ну пошли, – пожал плечами Фролов и пригладил пятерней взъерошенные волосы. – Власть-то за ночь не переменилась?
– Да нет вроде, – ответил оператор, и его голова исчезла.
– Уже неплохо.
К пруду, где топился Тимоха, Фролов и Никитин шли быстро. Никитин насвистывал какую-то мелодию. Фролов молчал, чувствуя, что вслед за телом просыпаются и улегшиеся за ночь мысли.
«Вот иду я к какому-то пруду в какой-то деревне смотреть, как топится какой-то человек. И даже очень хороший человек. Поскольку я с ним пил и о жизни говорил. Но не чувствую я к нему никакого сострадания, хотя должен был бы. Может, правда, потому что я сам внутри пуст и даже к себе особого сочувствия не испытываю. А скорее, потому что, раз он топится не в первый раз, значит, это что-то вроде необходимого выпускания душевного пара, который давит творческого человека изнутри, срывая клапаны и взрывая котлы. В таком случае ему можно позавидовать, потому что мой пар выходит регулярной тонкой струйкой и даже накопиться не успевает».
У пруда уже толпились все невидовцы, включая баб и детей – видимо, аттракцион и вправду был всеобщим. Не видно было только Клима, хотя он, несмотря на свою природную независимость, всегда являлся на подобные деревенские сборища. На деревянном мостке, где бабы обычно стирали белье, стоял Тимофей, на шее у которого висел внушительных размеров камень. Тимофей молчал и исподлобья глядел на невидовцев. Со стороны это выглядело так, словно не он сам, а невидовцы приговорили его к смерти, навроде тех средневековых колдунов, которых бросали в воду с камнем на шее, а потом смотрели: если выплывет, значит, продался Дьяволу, а если утоп, значит, ошибочка вышла – хороший был человек. Выплывшего, естественно, все равно убивали – зря, что ли, время на проверку тратили?
– Ишь ты! – восхищенно воскликнул Никитин, словно был скульптором, любующимся своим творением. – Тимоха-то красиво стоит. Прям Чапай.
– Чапай без камня тонул, – сухо заметил Фролов.
– А поза какая. Прям хоть сейчас в кино снимай.
– Вот и снял бы, – буркнул Фролов, который не видел ничего достойного восхищения во всей этой сцене, да и вообще был в крайне подавленном настроении. Кроме того, чесалось небритое лицо и ныли нечищеные зубы, поскольку в Невидове о зубном порошке отродясь не слыхали, предпочитая больные зубы либо лечить травами, либо просто рвать кузнечными клещами.
– Ой, Тима-Тимоша! – причитала жена Терешина Галина. – Сколько ж можно меня мучить?! Ну это ж никакое сердце не выдержит. Второй раз за месяц! Ну не работает твоя труба, ну и хрен бы с ней. Новую сделаешь!
– Это какая у него труба не работает? – хохотнул кто-то в толпе, но смех не поддержали – невидовцы умели ценить драматичность момента.
Тимофей тоже молчал.
– Ты скажи, – продолжила Галина, – может, обиделся на что? Так ты прости. В сердцах чего не ляпнешь.
– Да, Тимоха, – поддакнул Михась. – Вода-то нынче студеная. Ключ, видать, забил снова. В прошлый раз Гаврила тебя вытаскивал, так через то простудился. С неделю его, бедолагу, кашель не отпускал. А тогда и вода, как молоко, была. Ты б лучше вешался, что ли. Все как-то не так тревожно.
– Тьфу на тебя! – плюнула в сторону деда Галина. – Ты что ж городишь, хрыч старый? Вешаться предлагаешь?
– Да я ж о себе разве? – растерялся Михась. – Я о людях забочусь.
– Не, Галь, – встряла жена Гаврилы Ольга. – Михась прав. Я своего в прошлый раз, почитай, неделю отхаживала – так простыл, аж думала, помрет.
– Во-во, – поддержал ее Игнат. – Ты ж пойми, Галина, мы ж не против, мы завсегда спасем, но уж больно вода студена с утра. Или пущай ближе к вечеру топится, как в позапрошлый раз. Тогда и вода была хороша, и мы сами помылись.
– Верно, – загудела толпа.
– Что «верно»-то? – возмутилась Галина. – Вы помыться пришли или человека спасать? Или, может, в следующий раз ему вообще в баню пойти топиться? Чтоб все заодно и попарились?
Толпа обиженно замолчала.
– Ну это ты зря, – заметил Сенька Кривой. – Зачем нас так-то? Мы ж от чистого сердца.
– От чистого! – передразнила его Галина. – Очень чистого. То-то я гляжу, вам все помыться хочется.