Чакра Фролова

Во-первых, еще до начала побега Никитин прожужжал Фролову все уши, что в таком деле женщина приносит несчастье и их наверняка пристрелят. Когда же Фролов заметил, что вообще-то взять Серафиму с собой – идея не его, а Никитина, тот почему-то разозлился и сказал, что Фролов, видимо, никогда не любил, поэтому не знает, что такое любовь. Фролов не стал спорить, но попросил хотя бы не каркать. Ровно в полночь они покинули Гаврилин сарай. Но не прошли и ста метров, как Серафима вдруг вспомнила, что забыла попрощаться со своей лучшей подругой. На что Никитин удивленно заметил, что вообще-то Лялька два часа проторчала у них – о чем же они говорили все это время? Тут Серафима принялась объяснять, что Лялька торчала, это да, но потом ее позвал Ленька, она сказала, что вернется через полчаса, но не вернулась. Никитин разразился матерной и довольно пространной речью, суть которой сводилась к двум основным постулатам: а) времени нет, б) Серафима – дура. Серафима тут же принялась хлюпать носом и требовать сделать крюк, чтобы зайти к Ляльке. Фролов, чувствуя, что его долго копившееся раздражение, кажется, начинает выходить в не совсем верном направлении, предложил всем заодно зайти попрощаться и к лейтенанту в комендатуру. Серафима сарказм не оценила, и более того, обиделась. Но обида как-то вытеснила ее желание идти к Ляльке, и конфликт был исчерпан. Однако ненадолго. Едва они добрались до окраины, как Никитин засомневался, правильной ли они дорогой идут. «Тут должно было где-то висеть белье», – повторял он, как заведенный. Фролов сказал, что белье не висит вечно – возможно, его уже сняли. На это Никитин возразил, что должны хотя бы веревки остаться. После чего Серафима заметила, что знает деревню лучше, и она их ведет в абсолютно правильном направлении. В этот момент неподалеку раздалась отрывистая немецкая речь, и всем пришлось срочно нырнуть в кусты, пережидая патруль. Никитин стал шепотом выговаривать Серафиме за то, что она ведет их неправильным путем. Серафима стала так же шепотом спорить с Никитиным, говоря, что, мол, у Кузявиных болот покажешь свое мастерство и знание местности, а внутри деревни ее учить не надо. Фролов закатил глаза, чувствуя похолодевшим нутром, что побег затеян зря и будет большим счастьем, если они выберутся живыми из этой передряги. Наконец, они добрались до Лысой опушки, откуда начинались болота. Сначала шли довольно быстро и уверенно – возглавивший шествие Никитин чуть ли не вприпрыжку бежал, бормоча себе что-то под нос и вспоминая нужные приметы, но вскоре он перешел на неуверенный шаг, а потом и вовсе стал плестись, всматриваясь в непроглядную квакающую темноту. Наконец, застыл. Фролов, шедший сзади, по инерции ткнулся в могучую спину Никитина. Замыкавшая цепочку Серафима в свою очередь наступила на ушибленную бесконечными утренними прыжками пятку Фролову. Тот тихо ойкнул и прошипел оператору в спину:

– Что случилось?

– Тупик, – ответил тот озадаченно. – Я, кажется, пропустил поворот.

Серафима несколько раз ткнула Никитина кулаком, упрямо задевая при этом плечо стоящего перед ней Фролова.

– А я говорила, что могу провести, так этот баран уперся – я сам, я сам! Тьфу!

– Чего ж не подсказала, раз такая умная? – огрызнулся оператор.

– Тебя, дурака, проучить решила.

– Погоди, Федор, – встрял Фролов. – Где ж твоя сосна-то?!

– Да что с нее толку в такой-то темноте! Ни хрена ж не видать.

– Отличная примета, – пробурчал Фролов.

Они двинулись в обратном направлении, но и тут через десять минут встали.

– А теперь что? – теряя терпение, снова зашипел Фролов.

– Теперь перелет, – ответил растерянно Никитин. – Ебена мать! Да что ж такое! Заколдовано тут, что ли?

– В голове у тебя заколдовано! – фыркнула Серафима. – Нам вона где надо было сворачивать.

– Вона где, – передразнил ее Никитин. – Ну, веди сама, коли такая умная.

Они побрели назад, но теперь уже было не до шуток. Прогулка под луной отнимала драгоценные силы, которые были бы очень нужны в дальнейшем – еще неизвестно, сколько дней и недель им брести до Минска. Счет на дни и недели, однако, был перечеркнут ровно через пять минут – в глаза им ударил свет, и прозвучало грозное «Halt!»

Они замерли, прикрывая ладонями лица от блуждающего луча фонарика.

– Пиздец, – тихо, но членораздельно сказал Никитин. Фролов подумал, что если сейчас их прошьет автоматная очередь, матерный комментарий оператора будет последним, что он услышит перед смертью. Это почему-то его огорчило. Он бы хотел перед смертью услышать что-нибудь более приятное. И из уст кого-нибудь другого. Например, Вари. Например, «я тебя люблю». Но уж точно не «пиздец».