Чакра Фролова

Фролов поскреб ногтем по ржавой шляпке гвоздя и начал перебирать в памяти все свои отвергнутые заявки. Большинство были бы совершенно неинтересны среднестатистическому немцу, но что этому самому среднестатистическому немцу интересно, он не знал. Комедии, наверное. Но к комедиям у Фролова не было никакого таланта. Драму про раскулачивание? Но что поймет европеец в этой революционной каше? И тут в его памяти всплыл один полумистический сюжет, который был настолько «непроходным», что Фролов никогда его никому и не предлагал. Тем более что он был снова про дореволюционную жизнь. Его он написал под влиянием какого-то французского детективного романа, который прочел еще в детстве. Это был сюжет о том, как из города в небольшую деревню приезжает к бабушке и дедушке маленький мальчик, их внук. В один из жарких дней он идет на пруд купаться и тонет, запутавшись в оставленных рыболовных сетях. Его оплакивают и хоронят. Однако после смерти он вдруг начинает являться жителям деревни. Как бы немым укором. То вдруг ночью за чьим-то окном возникнет, то по улице пройдет, то мелькнет тенью в дубовой роще на опушке. И вот уже по деревне начинают ползти слухи, что, мол, это знамение. И что покойник будет являться им до тех пор, пока все жители не покаются в своих грехах. И начинается всеобщее покаяние: кто с кем поссорился, кто кого обидел, кто кому долг не отдал. И постепенно, шаг за шагом, выстраивается страшная цепочка из маленьких и больших грехов, которая, собираясь в одну малоприглядную мозаику, объясняет гибель мальчика. Кто-то собирался пойти в то же время на пруд, но не пошел, потому что, ревнуя жену, остался дома. Кто-то пожадничал и не дал денег в долг соседу, а тот пошел за деньгами к другому соседу и всю ночь пил водку, забыв про рыболовную снасть. А рыбу он ловил обычно в другом месте, но туда его не пускали те, чей участок прилегал к пруду, и они считали, что рыбак крадет их рыбу, хотя сами ловлей не занимались. При этом участок они приобрели, споив бывшего владельца, который за бутылку водки душу мог заложить. А пить он начал, потому что от него ушла жена. А ушла она к соблазнившему ее богатому мельнику, который, кстати, нещадно обдирал односельчан, пользуясь тем, что до ближайшей мельницы было слишком далеко. И так далее. В итоге потрясенные собственной душевной убогостью и косвенной виной в гибели мальчика, жители просят друг у друга прощения и всячески каются. При этом, конечно, всплывают такие детали и факты, что распадаются счастливые семьи, а некоторые жители собирают вещи, чтобы уехать, потому что теперь на них будут вечно косо смотреть. Однако сразу после всеобщего покаяния они узнают, что в соседней губернии поймали душегуба, который, среди прочих убийств, признал за собой и убийство некоего маленького мальчика, которого он задушил в дубовой чаще, а потом выкинул труп в пруд, прямо в рыболовную снасть. Душегуба везут на следственный эксперимент в эту деревню, где жители, обезумев от ненависти к убийце, а на самом деле подавляя таким образом ненависть к самим себе, забивают убийцу камнями и палками. После чего, довольные и умиротворенные, расходятся по домам.

Этот сюжет давно вертелся у Фролова в голове, и за это время успел обрасти кучей подробных мелочей. Набросать его на листке бумаги не составило бы никакого труда. Оставался, конечно, вопрос – понравится ли это Фляйшауэру, но, с другой стороны, сюжет был бы понятен в любой стране, тем более если усилить мистический налет, который так любят немцы.

Ощутив прилив вдохновения, Фролов быстро спустился по лестнице со своего насеста. Затем рванул к машине, достал из бардачка заранее припасенные карандаш и бумагу, а после устроился на крыльце Гаврилиного дома. Тузик и Валет настороженно обнюхали Фролова, но после, видимо, успокоенные знакомым запахом соломы и хлева, улеглись рядом. Гаврила несколько раз прошел мимо, тревожно поглядывая на строчащего режиссера.

– Что пишешь? – не выдержал он, наконец.

– Так, – скривил рот Фролов, – одна идейка в голову пришла.

– Не донос?

– За что ж мне на тебя донос писать? – удивился Фролов.

– Ну мало ли, – почесал затылок Гаврила. – Как власть новая приходит, так завсегда доносы все начинают строчить. Справедливости ищут. Такой порядок. Когда Жданько приходил, писали. Когда за ним большевики пришли, тоже писали…

– Да не донос, не донос, – отмахнулся Фролов. – Для фильма сценарий.

Гаврила ничего не понял, но вида не подал.

– Ну, главное, чтоб не донос. А то жена одна останется. Ей-то одной за хозяйством тяжело следить будет.

– Я понял, Гаврила.

– Нет, не то, чтоб я против доносов. У нас, когда Жданько стоял, тут все к нему ходили друг на дружку жаловаться. Так заведено. И потом эти, которые за ним гнались…

– Ну я же сказал, что не собираюсь на тебя жаловаться, – ответил Фролов уже слегка раздраженно.

– Ты, ежели хочешь пожаловаться, ты лучше мне прямо скажи. Я ж не в обиде. Подумаю, покумекаю…