Чайный аромат

За окном гудел осенний ветер, стучал веткою клена по стеклу, стоял терпкий запах лекарств, но я вдыхал его с особой радостью возвращения забытых ощущений. Противник все рассчитал правильно, узость горного прохода, россыпи мелких камней на склонах справа и слева, вступив на которые вызывается осыпь, сползающая потоком вниз, а возможность прорыва вперед и отхода назад, он исключил подрывом техники с разных концов колонны.

Яркой вспышкой памяти я увидел и услышал, как в момент взорвавшегося мира, вываливаясь из люка бронемашины с автоматом в руках первое, что встало перед глазами, это – черный вывал дыма впереди, жаркое пламя языками разлетается в стороны – взрывались цистерны с горючим – треск выстрелов, грохот разрывов, пулевая дробь сыплется по броне, покрытию дороги и прямо передо мной Володя Соловьев, призванный в тот же день, что и я, внезапно, переламываясь в поясе, валится на колени, роняет оружие и мгновенно теряя привычную крепость тела, слабнет и падает навзничь и я успеваю увидеть вспоротую пулями гимнастерку на его спине.

Бросившись к нему и уцепив его рукою под грудь, я попытался подтянуть его ближе к колесам стоящей и грохочущей пулеметом нашей бронемашины. И когда оставалось два шага, не больше, полыхнуло в глазах с такою силой, что и солнце и горы и небо и мое сознание – померкли. Потом была погрузка в вертолет, перелет до Кабула, далее Ташкент и московский Домодедово, но все эти длительные перевозки, взлеты и посадки самолетов, перенос на носилках и опять поездка в машине скорой помощи – происходили в параллельном мне измерении.

Через полгода, окрепший и посвежевший от крымского морского воздуха я шел по набережной Ялты. Пенился прибой, кричали чайки над пристанью, со стороны маяка в порт входил пассажирский бело-голубой лайнер, слышалась музыка, пахло кофе, водорослями, пряным дымом мангалов, и в этой смеси ароматов я почувствовал неуловимо знакомый запах, повернулся и тут же увидел ее. В утренней ласковой акварели, в полупрозрачном волнующем белом платье, потянувшись на носках, она бросала крошки прыгающим от радости голубям.

За ней, в сверкающей дали плавился горячий свет аквамарина, и море, вздымаясь и опадая горизонтом, не могло никак надышаться этим ослепительным крымским очарованием. Пронизанная солнечными лучами, с дрожащими тенями от листвы на платье и плечах, она была словно всплеск чистоты, нежности и красоты. Локоны свободно трепал ветер, разговаривая с птицами, капризно надув свои губы, она вдруг весело рассмеялась – и я увидел в уголках губ алмазную россыпь.

Вдруг повернувшись ко мне, подняла глаза – и я обмер в потоке льющегося синего цвета. Волшебство этого дня продолжалось под шум набегающей волны и шуршание гальки, на бесконечной набережной – пройдя ее до конца, мы вновь возвращались – и первый ожог, что я почувствовал при случайном прикосновении ее руки, вызвал учащение моего пульса. Все это время, слыша ее голос, дыша ею, я любовался овалом лица, нежным цветом кожи на руках и шее – маленькие ступни обуты в легкие босоножки с мягкой оплеткой ремешков цвета беж – невесомые шаги ее ног волновали меня более всего.

Быстрым движением она поправляет волосы – и я вижу маленькое аккуратное ушко с миниатюрной искристой сережкой. Алис?!

Я иду рядом с нею, повторяя про себя каждую букву ее имени А-л-и-с-!

И встают предо мной страницы исторических эпох, тысячелетия разлуки, прекрасные мгновения неуловимых встреч с нею на хрупких переправах времени, но самым острым воспоминанием – та неудавшаяся попытка разыскать ее среди караванного люда.

Неуловимую синеглазую Алис, с перепутанными ветром локонами и белоснежной улыбкой в облаке муската, шалфея и корицы.

Финиковая косточка. 11 писем к любимой

unus

Ты, конечно, помнишь тот вечер. С низким солнечным светом, с летящей паутинкой на фоне высоких облаков, с невесомым июльским ветром, мягкой, дымящейся золотом пылью под ногами.

Тот поворот, манящий волшебством прохладной тени, с густым еловым и земляничным запахом, падающими на мягкую тропу косыми синими лучами.

Я и сейчас вижу след твоей босоножки – врезавшийся в мою память чёрно-белой фотографией. При желании, я отыскиваю её в туманных переулках влюблённости.

Вижу овал и рисунок, напоминающий ёлочку, вмятину каблучка. В долгом шаге через ручей, успеваю увидеть в отражении медленной воды твои ноги, выше колен, до безумного сумрака…

В слабом дуновении ветра, что ласково перебирает локоны у виска, волнует подол твоей юбки, навевает твой аромат – именно такой, легкой, недоступной, до стука в висках – желанной – он падает навсегда в страничку лета, погружаясь и всплывая, вздыхая предутренним сном.

Обернувшись, спросила.

– Как ты жил до меня?

И я, растерявшись, не в поисках ответа, а оттого, что взглянув в пропасть личного одиночества, задумался.

– Небо, наверное, знает, и ты.

И начал целовать ладони. Тёплые, с неуловимым ароматом миндаля в ложбинках пальцев.

– Дурачок!

А сама улыбалась, со счастливой искоркой на губах.