Carte Blanche 2: Reload (СИ)

— Что ты хочешь от меня услышать...? — чуть отдышавшись, она едва поднимет на него глаза. И спрячет за ними то самое, что рвётся через нутро и хочет выбраться наружу громким и отчаянным воплем, что всё это — фальш. Что эта созданная её красками жизнь — лишь прикрытие, под которым скрыты настоящие чувства, настоящее «Я». И это «Я» всеми известными и неизвестными способами хочет, чтобы её любили, окутали огромными ангельскими крыльями и сказали, что её жизнь теперь не бессмысленна. Вот только в свою роль она успела вжиться сильно, и переступить через себя было подобно самоуничижению.

— Правду, — снова рык и его близость. Такая, что рвёт душу на куски и вынуждает бороться с собственным комом в горле, который подпёр так, что не оставляет права бороться даже с проступившей в краешках глаз влагой. — Какого чёрта ты тут делаешь, Окс? Планируешь и дальше кувыркаться с другим у меня под носом? По-твоему, нож в моём сердце недостаточно глубоко? — а ей и отрадно и до жути скорбно. Чёрт возьми, чувства мальчишки и правда до конца не затоптаны, но доставляет ли теперь удовольствие мучать его ещё больше? Да и тот факт, что она спала с Мироновым, мимо него, кажется, не прошёл. — Отвечай! — пока мысли закипают, как в раскалённом котле, Вишну встряхивает её по новой и не даёт времени взять себя в руки, чтобы найти вразумительный ответ. Хотя, по большому счёту, ответа не существует. Она просто-напросто заигралась, нахально пользуясь вседозволенностью, будучи уверенной, что на ней это никак не скажется.

— Прости... — кажется, даже мышки чихают громче. И Гоше приходится слух напрягать, чтобы расслышать то слово, которого она отродясь не знала.

— Чего? — растерянность, усмешка и дикое замешательство. За что простить? За то, что выворачивала наизнанку и хлестала душу плетью?

— Прости за то, что однажды меня встретил, — теперь его брови подлетают ещё выше, но хватки он не теряет. Зная её, это может быть просто отвлекающим манёвром. Да и она всё что угодно сказать готова, лишь бы шкурка целой осталась. — Прости, что не умею выражать своих чувств. Прости, что однажды их побоялась и сбежала. Прости, что на большее не способна. Прости, что я такая бездушная тварь, потому что другой быть не умею. И прости, что я просто не знаю, как находиться рядом с тобой. — За речью тишина и мелкие слёзки, что собрались у нижнего века влажной полоской.

А у него борьба. Ярый поединок насмерть, участниками которого являются старые чувства и непобедимый холод. Тот самый, который он взращивал с того самого момента, когда пришлось от гнетущих чувств отказаться. И хочется, до безумия хочется поверить её словам. Но ещё больше хочется вновь об них не обжечься, ибо уж слишком велик риск этот лёд растопить.

Наверное поэтому он и отпрянывает, цепляясь зорким взглядом за её глаза и тщетно пытаясь отыскать за холодным взглядом расчётливой суки ту девочку, которую полюбил однажды. Ту самую, которую последний раз он видел несколько лет назад. Ту, что однажды провожала его по делам у порога. Те самые глаза, в которых он когда-то не смог прочитать безмолвное «Пожалуйста, пойми, что я с тобой прощаюсь...».

Вот только сердце в этой схватке проигрывает, когда оставшиеся шрамы вдруг начинают ныть отдалённой болью.

Не говоря больше ни слова, он грубо отталкивает девушку от двери, собираясь вылететь из комнаты быстрее пули. И даже не замечает, как тело вводят в ступор её слова, заставляя отложить спешку.

— Можешь думать что угодно, — Оксана тихо всхлипывает, провожая парня безжизненным взглядом, — в моём сердце всегда был только ты.

Обернувшись, он увидит картину, которую видел только во снах: непроизвольно проступившие слёзы скатятся по её щекам медленно, чуть щекоча кожу и оставляя после себя две ровные дорожки. Та периодичность, с которой будет вздыматься её грудная клетка скажет о том, как редко девушка делает короткие вздохи, будто борясь с самой собой. И будет видно, с каким трудом эта речь ей дастся, но Гоша лишь сглотнёт практически бесшумно, подавит в себе настоящее желание поддаться чему-то, что сидит глубоко-глубоко. И сухо улыбнётся, выстреливая напоследок последним зарядом.

— Нет у тебя сердца.

Боль снова сожмёт сердце в тиски, и теперь он вылетит в коридор немедля, оставляя после себя только шлейф мужского одеколона. А ещё страшное чувство мучительной ломки, с которым Окс останется один на один.

Она будет стоять у порога ещё какое-то время, прежде чем решит закрыть за ним дверь. Вся жизнь пронесётся перед глазами яркой вспышкой, и девушка обессиленно рухнет на пол, поджимая под себя руками худые коленки.

Усмехнётся, только горько как-то, от чего очередная порция слёз явит себя на свет. И она даже не удосужится их смахнуть, позволяя тем стечь ровно до подбородка, а после — оставить ничтожно маленький след на полу.