Бывший. Ворвусь в твою жизнь

Мы все замираем, когда приоткрывается дверь и на кухню бесшумно проскальзывает сонный и босой Ваня. Косит подозрительный и любопытный взгляд на Адама, который застыл с куском котлеты у открытого рта, шлепает мимо него и неуклюже забирается на меня маленькой обезьянкой в смешной пижаме с разноцветными мышатами.

— Мама… — обнимает меня, прижимается и зевает. — Мамуля.

Сердце тает и растекается нежностью. Я целую сына висок, поглаживаю по спине и тихо спрашиваю:

— Почему не спишь?

Он такой теплый, уютный и сладкий, что хочется плакать от умиления.

— Не хочу…

Вот сейчас у мамы в круглых глазах проскальзывает паника. Ваня тянется к моей тарелке, подхватывает пальчиками кусочек котлетки, возюкает в пюре и отправляет в рот. Жует, причмокивает, облизывает пальцы и опять прижимается ко мне.

Молчание становится густым, как кисель.

Сонно и недоуменно смотрит на Адама, опять зевает и спрашивает:

— Кто это?

Глава 9. Есть идеи?

Адам

Честно, я не знаю, чем руководствовался, когда решил явиться в скромную двухкомнатную квартиру к Миле. Во мне взыграло, упрямство и злость. Она меня обманула, скрыла ребенка, которого я до этого самого момента представлял абстрактно. И вот он деловито проходит мимо, шлепая босыми ногами, взбирается на Милу, обнимает ее и зевает. Он реален. Это не фотография с милой моськой.

У меня есть сын. Сонный и в смешной пижаме. И Мила — мать. Она уже не девочка, не студентка, а молодая мама.

— Кто это?

Понимаю, что я для маленького Вани чужой и незнакомый дядька, и на меня опять накатывает злость вместе с разочарованием. Он уже говорит, осознает реальность, и даже в футбол играет. И это я должен был учить его, как пинать мяч на заднем дворе дома, а не какой-то Лёша.

— Я твой папа, — говорю я.

Мила поджимает губы, а Ирина, ее мама, откладывает вилку. Ваня водит крохотным пальчиком по остаткам пюре в тарелке и заявляет:

— Нет, — облизывает палец и роняет голову на грудь молчаливой и испуганной Милы.

Ваня смотрит на меня своими большими глазами и вздыхает:

— Мой папа — космонавт, — и лицо такое невозмутимое и спокойное, что я теряюсь на несколько секунд. — Он на луне.

— Вань, — начинает Ирина, а он поднимает лицо на Милу и шепчет, — спать.

— Ванюш… — она слабо улыбается.

— Спать, — повторяет Ваня и неуклюже сползает с ее колен.

— Ваня, — говорю я, и Ирина качает головой.

Замолкаю, потому что в ее глазах вижу предостережение. Лучше молчать. Я ни разу не чувствовал себя таким беспомощным и растерянным. В моих фантазиях этот упрямый мальчуган должен был просиять улыбкой, кинуться на шею, а он меня игнорирует и тянет Ирину за рукав:

— Спать, ба.

— Идем, мой хороший, — она встает и следует за Ваней, который, насупившись, кидает на меня недоверчивый взгляд, а потом фыркает.

Фыркает так, как это делает его мать. Один в один. И это меня тоже обескураживает. Сдерживаю в себе порыв схватить его, прижать к себе и убедить, что я тот самый космонавт. Я. Но подозреваю, что это не окончится смехом, улыбками и ласковым шепотом “папа”.

Ирина закрывает дверь, а Мила прячет лицо в руках, облокотившись о стол. Делает вдох и выдох.

И так несколько раз, а затем шипит, как разъяренная кобра:

— Чтоб тебе пусто было.

А затем опять следует глубокий вдох и выдох. Убирает руки с лица, в тихой ярости всматривается в глаза и встает, подхватив тарелку. Наверное, разобьет о мою голову, но нет. Она шагает к раковине. Моет тарелку, вытирает ее полотенцем, а затем лезет в духовку и через пару минут сидит передо мной с куском шарлотки.

А мне бы разбить кулаки в кровь о стену, как тогда пять лет назад. Даже не до крови, а до голых костяшек и раскрошенного бетона.

— Ты серьезно? — спрашиваю я, когда она отправляет большой кусок яблочного пирога в рот.

Жует, уничижительно глядя мне в глаза и прихлебывает из кружки чая.

— Я твой папа, — ухмыляется она, повторяя мои слова, и оставляет кружку. — И чего ты ждал?

— Не будь стервой, — хочу разнести кухню, как зверь, которому прищемили хвост.

Она не имела никакого права скрывать от меня моего сына. Дрянь. С каждой секундой я теряю над собой самообладание. И во мне сейчас нет теплых воспоминаний, только клокочущая злоба.

— Я бы убил тебя, честное слово.

— Мать своего ребенка? — вскидывает бровь.

— Заткнись.

— Ты в моем доме, — отламывает вилкой новый кусочек шарлотки, — и надо сказать, что у меня те же чувства. Убить бы тебя, Адам, да с выдумкой, чтобы ты понял, что творил и творишь откровенную дичь.

— Почему ты смолчала?

— Ты ждал, что я начну убеждать сына, что большой и злой дядька за столом его папа? — откладывает вилку и вздыхает. — Мне было нечего сказать, Адам. Это в последующие дни мне придется разбираться с “я твой папа”. И я без понятия, как вести себя в подобных ситуациях, когда бывший внезапно хочет поиграть в папу.

— Это ты тут играешь в гордую мать-одиночку, — поддаюсь в ее сторону. — Ты же у нас так любишь преодолевать трудности.

Молча возвращается к шарлотке, но я замечаю, что она сильно стискивает вилку и слышу, как поскрипывает зубами.