Бывшая моего брата. Я ненавижу ее... (СИ)

Всхлипываю, вытираю мокрые щеки ладонями и накрываю ими уши, не желая больше думать о том, что сегодня сломало меня. Хочу сосредоточиться только на этом моменте. Месте. Я дома. Рядом с мамой и моими излюбленными угощениями. Где-то там, на заднем дворе шумит пила, значит, папа снова возится в своей мастерской. Так хорошо. И спокойно. Ничего лишнего.

А через пару минут перед моим носом появляется большое блюдо с катламой с маком и медом, и бармаком с орехами, а следом еще одно с любимыми эчпочмаками. Глаза вновь жжет от подступающей волны слез. Теперь я чувствую себя виноватой, что за последние недели своей напряженной жизни так редко звонила маме и практически не приезжала в родительский дом.

Спустя пару минут на столе уже стоит чайник и две чашки, мама наконец присаживается и сосредотачивает на мне свое материнское внимание, от которого не проскользнет на горизонте даже муха. Соврать не выйдет. Вот что я вижу в горящих глазах напротив.

— Ну, давай. Рассказывай, Аля. Молчанки я не люблю.

Знаю.

Да и я уже слишком долго в нее играю.

С минуту колеблюсь, нервно поглаживая край скатерти на деревянной столешнице. И, сделав рваный вдох, позволяю словам скатиться с языка…

— Я даже не знаю с чего начать. — Дрожь волнения пересчитывает мои позвонки. Мама молчит. Ждет. Но этим абсолютно не облегчает дело. — Просто столько всего навалилось и… Я правда не знаю, как выложить тебе все то, что творится у меня в голове.

Растираю лицо ладонями, заглушая шумный вздох. До абсурда смешно, но я не готова к этому моменту. Я закопала свою ложь в тот же день, когда Айдаров уехал, и за столько лет больше ни разу о ней не вспоминала. Сейчас я понимаю, что Хакиму пришлось это сделать из-за меня. Но тогда, запертая в своей комнате, я ждала встречи с ним, писала ему и звонила, хотела извиниться и объяснить, что просто испугалась… Я бы забрала все слова обратно. Но я не знала, как все исправить в одиночку… Мне всего лишь был нужен он. Только уже было поздно.

— Мам… — опускаю взгляд и сжимаю кулаки до белеющих костяшек, — я соврала тогда… Хаким… он… — Делаю вдох и, собравшись духом, поднимаю голову, чтобы сказать ей все это, глядя в глаза, как и тогда, когда соврала. — Мам, я сама к нему пришла. — На мгновение ее брови сходятся в середине, образуя задумчивую морщинку между, но, когда я продолжаю, хмурость сменяется ошеломлением. — Меня никто не принуждал. Он… не насиловал меня. Я хотела этого не меньше, чем Хаким. Я просто испугалась, вот и ляпнула сдуру. Господи! — Спрятав лицо за ладонями, бормочу: — Я совершила такую глупость, мам. Его ведь могли посадить… — Мотаю головой. — Я все испортила. — Голос снова скрипит от слез. — Если бы я… — Закусываю дрожащие губы, а потом опускаю руки на стол и шепчу едва слышно: — Все могло бы быть по-другому. — Снова смотрю на нее. — Понимаешь, мам? Все, что их семья пережила… все… из-за меня… — запинаюсь, не решаясь затронуть тему Рустама. Она относилась к нему как к младшему сыну.

Мама молчит, ни на толику не облегчая тяжесть, камнем лежащую на груди. А потом она вздыхает и облокачивается на стол, протягивая руки к моим, чтобы накрыть их своим теплом. И я хватаюсь за него, как падающий из гнезда птенец.

— Конечно, все могло бы быть иначе, и я тоже жалею, что дружба наших семей закончилась так печально… — Втягиваю воздух, боясь, что эти слова пройдут лезвием по груди. — И было бы лучше, если бы ты сразу мне обо всем рассказала. Но что толку теперь думать об этом и терзать себя? — мама заглядывает мне в глаза, не позволяя отвести виноватый взгляд в сторону, и говорит ласково: — Время вспять не повернуть, милая. Прекрати изводить себя. Ты была наивной юной девушкой. И никто не вправе судить тебя. Потому что никто из нас не был на твоем месте.

Отворачиваю голову. Эта женщина слишком добра для такой грешной земли. Ее доброты никто не заслуживает. Но прямо сейчас она доказывает мне, что я заслуживаю всего, что она готова дать мне, сжимая мои холодные пальцы в своих ладонях.

— Мам, — печальный вздох, — ты так говоришь, потому что любишь меня…

Мягкая ладонь мамы тут же касается моей щеки и поворачивает меня обратно.

— И что с того? — Ее голос звучит решительно, будто она прямо сейчас готова встать и заслонить меня грудью от моих же обвинений. — Люблю. Конечно, люблю. Как и любая мать любит своего ребенка. Но, что я должна, по-твоему, сделать? Загнобить свою дочь и бросить ее в котел разрушающих мыслей из-за ошибки в прошлом? — Мама снова сжимает мои руки, только на этот раз крепче, будто призывает меня подняться с колен и надеть доспехи воина. — Ничто в этой жизни не дается легко. Люди оступаются и ошибаются. Очень сильно ошибаются, Алевтина. Такова жизнь. Но нужно иметь огромное мужество, чтобы однажды признаться себе в этом! И ты, моя девочка, смогла сделать это.

Мое лицо искажает мучительная гримаса, потому что я пытаюсь сдержать колючие слезы от того, с какой гордостью мама говорит обо мне. Но разве я заслужила это? Ее гордость после моего признания в том, что натворила по собственной глупости?