Бывает и так

Внутреннее помещение, постоянно погружённое во тьму, было разбито на ячейки, в каждой из которой сидел голубь, а то и два, если, конечно, они не клевали что-то на полу. Иногда, в минуты особенной дяди-Костиной благосклонности, нам, мальчишкам (девчонок в святая святых не пускали), разрешалось забираться внутрь и в благоговейном трепете пребывать там несколько минуток под неустанным присмотром его страшноватого, сильно косящего глаза. В голубятне было тепло, влажно, темно, пахло голубиным пометом и ещё чем-то совершенно незнакомым. После долгих и бурных споров постановили, что это и есть запах мифического птичьего молока.

Голуби топтались по ячейкам, ворковали и, наклонив голову вбок, опасливо вращали круглыми глазками. Дядя Костя бережно вынимал их по одному, тщательно оглядывал со всех сторон, будто проводил быстротечный медицинский осмотр, нежно гладил, целовал в клюв и выпускал в небо.

Потом брал длинный, примерно шестиметровый алюминиевый шест с привязанной на конце белой тряпкой, махал им и призывно свистел кружащей в небесах стае. Свистел он, заложив в рот два мизинца, громко и оглушительно резко, на зависть окрестной детворе.

Мы все до головной боли и чёртиков в глазах пробовали копировать этот его уникальный свист, но ни у кого по малости лет ничего не получалось. Изо рта вырывалось лишь подобие змеиного шипения вперемешку с брызжущей слюной, да и только. Поэтому мы кричали, прыгали, улюлюкали, по-детски смешно насвистывали, сложив губы трубочкой, — в общем, производили соответствующий всеобщему возбуждению шум и гам. Дружно задирали головы, вставали на носочки, прикрывали ладонями-козырьками прищуренные глаза, пытаясь неотрывно следить за плавным круговым полётом белоснежных голубей в завораживающей слепящей синеве.

Так жизнь и шла — медленно, размеренно, неторопливо. Я знал всех ровесников из окрестных дворов, был уверен, что осенью вместе с ними пойду в один класс жёлтой трёхэтажной школы, расположенной в соседнем переулке. Но в самом конце весны родители — «наконец-то», с глубоким вздохом подчёркивала мама — получили долгожданную квартиру. Мы переехали в новый район как раз под занавес последнего предшкольного лета. Обещанного деревенского отдыха, конечно же, не получилось. Все три месяца мы таскали и возили туда-сюда какие-то громоздкие вещи, картонные коробки и объёмные тюки, что-то постоянно доскребали, докрашивали, доделывали в новой просторной, пустующей пока квартире. Родители суетились, нервничали, переругивались, торопясь закончить все работы к сентябрю и переоформить мои документы в ближайшее учебное заведение.

Новая школа была пятиэтажным белым зданием с просторными коридорами, с отдельно пристроенным спортзалом и настоящим, огромным футбольным полем. Вообще, в этом районе всё оказалось гигантским и очень впечатляющим.

Вместо привычных узких, изгибающихся и переплетающихся переулков, которые можно было перепрыгнуть в три прыжка, здесь были проложены величественные, широченные проспекты. Их наполнял бесконечный поток гудящих, спешащих куда-то машин. Прямо за нашим новым домом начиналось ведущее за город шоссе, по которому днём и ночью сновали небольшие машинки и солидные грузовики. От шоссе круглосуточно шёл гул, словно от растревоженного пчелиного улья. После полусонных, утопающих в тополином пуху, пустынных улиц дремотного центра я никак не мог привыкнуть к шуму и гомону распластавшегося во все стороны необъятного пространства. К тому же я здесь совсем никого не знал, и, как я вскоре заметил, местные жители тоже не знали друг друга. Это было так непривычно после нашего живущего единой общественно-семейной жизнью двора с его архаичным, почти домостроевским укладом…

В конце августа мы окончательно перебрались в новый, абсолютно лысый жилой массив. Деревьев здесь просто не было, как не было тенистых дворов, парков и аккуратных, ухоженных скверов, огороженных по периметру затейливой чугунной оградой. Всё окружающее пространство, похожее на неухоженное поле, сплошь занимали свежепостроенные блочные шестнадцатиэтажные дома и низкорослые трансформаторные подстанции.

Здесь соседи не знались с соседями, а люди были совсем не такие общительные и приветливые, как у нас во дворе. Никто не здоровался с тобой на улице, не интересовался твоими делами, как бы между прочим обещая зайти вечером к бабушке или маме поболтать о том о сём.

В прежнем доме у нас казалось очень странным, если кто-нибудь не знал поимённо всех жителей соседних подъездов. В этом же диком месте было нормально не знать даже соседей по лестничной площадке. И все строго придерживались такой загадочной для меня нормы.