Быть русскими – наша судьба

Или ещё одна всюду распеваемая песня, получившая – заметьте – государственную премию: «На газоне центрального парка в тёмной грядке цветёт резеда, можно галстук носить очень яркий и быть в шахте героем труда». До какой же степени должен обмещаниться шахтёр, пролетарий, чтобы надеть галстук, да к тому же не простой, а очень яркий! В двадцатых годах любой галстук вызывал сомнение в верности классу, все начальство ходило в косоворотках, а осторожный академик Ландау всю жизнь носил только ковбойки. Да и сам товарищ Сталин ни разу в жизни не надел галстука, как же мог он допустить такую контрреволюционную песню?

И, наконец, «курортные» шлягеры «Сашка, ты помнишь наши встречи в приморском парке, на берегу» и особенно побившее все рекорды прокручивания на патефонах, ставшее символом конца тридцатых танго «Утомлённое солнце». Уже то, что таким бешеным успехом у миллионов пользовалось танго, было бы для Маркса огорчительным. В двадцатых тоже танго было в ходу, но тогда им увлекались нэпманы – С них какой спрос, у них классовой сознательности быть и не могло, но нэпманов не стало, а танго сделалось только популярнее. И ведь из этого «Утомлённого солнца» без всякого стеснения выглядывает то, что так ненавидел Маяковский, – «мурло мещанина».

Другой признак обмещанивания советских людей – реабилитация в тридцатых годах гитары как музыкального инструмента, прежде считавшегося чуждым рабочему классу. Её начал пропагандировать Иванов-Крамской, и партия, вместо того чтобы его одёрнуть, даже присвоила ему какое-то звание, а потом сделала руководителем хора.

О чём всё это свидетельствовало? Об очень простой вещи. Наш героический народ, пережив все ужасы революции и Гражданской войны, готов был прилагать новые усилия для восстановления могучего государства и действительно их прилагал, но он захотел пожить наконец не только ради государства, но и немного ради себя самого. Не всё ведь отдавать землю в Гренаде тамошним крестьянам, пора уже благоустраиваться и на собственной земле.

Это подтверждают и фильмы того времени. Незадолго до войны кинопрокат сделал нашим зрителям неожиданный подарок: купил у Австрии и выпустил на массовый экран две картины с участием Франчески Гааль: «Петер» и «Маленькая мама», где одна из самых махрово-буржуазных стран мира изображалась не царством безжалостной эксплуатации и социального неравенства, а идиллическим райским уголком, где у всех имеются равные возможности раскрыть свои таланты и снискать любовь и признание. А затем всех потряс «Большой вальс», о котором много лет спустя написаны ностальгические стихи:

На вечернем сеансе, в небольшом городке
Пела песню актриса на чужом языке.
Сказку венского леса я увидел в кино —
Это было недавно, это было давно.

Почему партия разрешила советскому искусству культивировать те человеческие чувства, которые, согласно всё ещё официально исповедуемой ею марксистской идеологии, считались порождением мелкобуржуазной стихии? Всё по той же причине: народ заставил её сделать это. Это была действительно стихия, которую невозможно было сдержать, но никакая не мелкобуржуазная, а стихия нормальных человеческих порывов души, побуждений, влечений, стремлений и надежд. Партия прекрасно понимала, что воспроизводимое ею наверху каждого номера газеты «Правда» заклинание «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» давно воспринимается читателями как простой узор, лишённый какого-либо смысла и содержания. Русскому человеку был близок и симпатичен не пролетарий, а всякий, кто был добр, честен и отзывчив, признавал святость домашнего очага, любил свою семью, растил детей – иными словами, был не представителем какого-то класса, а просто человеком. Мы устали от ненависти к богатым и вместо зависти к ним стали испытывать желание тоже стать богатыми. И Сталин был вынужден обнадёжить нас в этом, произнеся свою знаменитую фразу: «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее».