Быть осьминогом

– Знаешь, я просто хотел, чтобы ты мне сказала, что я сейчас поступаю правильно, – виновато пробормотал я.

– Не волнуйся: если это твой личный выбор, он единственный правильный. Главное, не бери на себя слишком многое.

Вот такая она и есть: спокойная, мудрая Афина, никогда ничего не спрашивает и не требует, но всегда говорит самые верные и искренние слова.

– Кстати, завтра пятница. Хочешь вечером в кино? – предложила Вероника.

– Хочу. Какой фильм? – зануды-литераторы неисправимы: разбираясь в перипетиях художественного мира, обнаруживают такие реминисценции, которые шокировали бы даже самих авторов, зато жизнь считают недостойной скрытых смыслов и переносных значений.

– Разве это так важно?.. – тихий, немного даже робкий вопрос заставил меня рассмеяться: конечно, нет. Что может быть важнее для одного человека, чем другой человек?

Утром я убедился, что сделал все, как нужно. На первой же перемене со мной захотел поговорить один старшеклассник. В этом году восьмые – самые старшие мои классы, поэтому будущих выпускников я не знал ни в лицо, ни по именам. Но что-то в обеспокоенном взгляде этого невысокого бледного человечка показалось мне знакомым, как будто я наблюдал эту нелепую растерянность каждый день – только у кого-то другого, похожего и одновременно чужого. Я сразу все понял, как только старшеклассник представился:

– Игорь Антипов.

Ну конечно, старший брат моего новоиспеченного наркомана! (Да, я очень добр по отношению к любимым ученикам)

– Очень приятно. Евгений Леонидович Яшин. Ты наверняка меня знаешь, иначе бы не пришел.

Мальчик кивнул, и я заметил, как сильно трясется его нижняя губа.

– Паша сказал, что вы поймете… Я… я очень сожалею. У меня не выходит из головы, что я чуть не убил родного брата, – он впервые взглянул на меня, и я заметил, что глаза у Антипова-старшего были красные, воспаленные и, по всей видимости, заплаканные.

– О чем ты говоришь? – спросил я, но уже начинал догадываться.

– Это ведь я дал ему снюс. Он всегда считает себя хуже других. Я хотел, чтобы друзья его приняли…

Ну и ну, оказывается, и в одиннадцатом классе школьники остаются детьми, а мышление все такое же инфантильное и поверхностное, как у пятиклассника. Мне хотелось сказать ему то, что говорят все взрослые в подобной ситуации. Гадость, которую они употребляют, – настоящий наркотик, а для растущего организма – яд. Никогда не знаешь, как он подействует на тебя. И это не лучший способ, чтобы завоевать авторитет, а если твоя популярность среди друзей прямо пропорциональна выгоде, которую они стремятся извлечь из общения с тобой, то таких людей нельзя считать ни друзьями, ни даже товарищами. В таком возрасте нужно думать о выпускных экзаменах и поступлении в хороший вуз, о будущей профессии, где проявятся лучшие твои способности… Я хотел оказать многое, но выключил внутреннего «зануду» и промолчал.

– Почему ты решил рассказать мне? – сухо спросил я.

– Потому что я так больше не могу… Мне плохо. Я не знаю, что это такое…

– Наверное, совесть.

О раскаявшемся грешнике у Господа Бога больше радости, чем о праведнике. И хотя я не Бог, а Антипов не грешник, учитель все-таки тоже счастлив, когда ученик встает на путь исправления.

После этого случая я и пошел к Громовым, чтобы вернуть блудного сына и заставить его сердце гореть страстью от возможности заниматься любимым делом. Оказалось, что на слово «гитара» для мамы Сережи наложено табу, и я не знаю, в чем дело, но все-таки не могу смириться. И снова убедился, что поступаю правильно, увидев, как мой отъявленный хулиган с нежностью, немного неловко, с благоговейным страхом перебирает струны старенькой гитары, которую я отыскал в кабинете музыки. Поцарапанная, пыльная, расстроенная, она оказалась абсолютно никому не нужной. Почти. Через полчаса Громов вдохнул в нее новое звучание, и гитара неожиданно заиграла – звонко, послушно, с силой, как будто только и ждала момента, когда ее коснутся шершавые пальцы юного мастера.

– Я даже не знал, что моя мелодия не такая плохая, как выходит в приложении на телефоне, – поделился мальчик, и я впервые увидел его сияющую улыбку. Его руки заметно дрожали от перенапряжения, а на подушечках пальцев выступила первая кровь.

– Кто бы мог подумать… У меня снова будут мозоли, – не переставал восхищаться он.

– Люблю музыку, а сам играть не умею. Вот и завидую хорошим музыкантам белой завистью, – подмигнул ему я. – Пойдем пить чай, тебе нужно отдохнуть.

Громов перевел взгляд на часы и спохватился.

– Пять часов! Я играл целых пять часов без перерыва! Евгений Леонидович, я пойду. Если мама узнает…

Я не отнесся серьезно к этому запрету. Мне казалось, любой родитель хочет видеть своего ребенка счастливым. Главное – не спугнуть. Поэтому я дал себе обещание ни во что не вмешиваться и ни о чем не спрашивать.

Надоедать своим присутствием ученику, только что возвращенному в собственную стихию, тоже не мог, поэтому оставил его наедине с гитарой в актовом зале. А сам в это время помогал Вике Кирюшиной любить капризные, но все же потрясающие, звучные, яркие буквы.