Быть Иосифом Бродским. Апофеоз одиночества

– Несносный ребенок! – говорит кот Ося, отрываясь от мамы и поворачиваясь спиной, но я все равно успеваю заметить, что пипирка у кота Оси большая, голая, красная и мокрая. А мама смеется и, взяв меня на руки, относит обратно, а сама возвращается к коту Осе.

У моей мамы самая лучшая грудь в мире! Она мне рассказывала, когда я был сосунок и мы были на пляже с голыми женщинами, я подбегал к каждой, смотрел на грудь, примеривался, сравнивал и убегал обратно к ней: у мамы лучше. Но потом я заметил большуюпребольшую грудь, хотел к ней пристроиться, но тетя засмеялась и прогнала меня: «Рано еще тебе, пострел, о грудях думать!» Почему рано? Наоборот. Тогда я думал, а теперь уже нет.

Когда кот Ося склоняет надо мной голову, он больше похож на птицу, чем на кошку.

– Кот Ося – птица, а не кошка, – говорю я маме.

– Да, он птица, – соглашается мама. – Птица перелетная. Ему здесь холодно. Он скоро улетит на юг, в дальние страны.

– А дядя Дима? Он тоже улетит в дальние страны? Он не похож на птицу.

– Он не похож на птицу, – соглашается мама. – Но он тоже может улететь, если улетит кот Ося.

Странно, думаю, зачем дяде Диме улетать вместе с котом Осей, если я ни разу не видел их вместе. Они всегда приходят порознь, и голая мама танцует то с одним, то с другим, а я подглядываю, хоть и знаю, что нехорошо. Нехорошо подглядывать, но когда я подглядываю, мне хорошо. Я тоже хочу так танцевать с мамой – чтобы она была голой и чтобы я был голый и чтобы она так же вскрикивала, как с ними. Как будто ей больно, но ей не больно, наоборот. Почему она вскрикивает, если ей не больно? Они такие разные, кот Ося и дядя Дима, а танцуют с мамой одинаково, когда стоя, а когда лежа, совсем по-разному. И это уже не танец, а такие прыжки вдвоем в кровати, на которые так смешно смотреть. Как в цирке.

Но почему они никогда не танцуют втроем? Почему никогда не приходят вместе? Я думаю, Дима и Ося на самом деле – это один и тот же папа, раз они одинаково танцуют с мамой и никогда не могут появиться одновременно. Он переодевается то в Осю, то в Диму, а кто он на самом деле, никто не знает. Он сам не знает. И когда он голый, он боится повернуться ко мне лицом, чтобы я не узнал, кто он на самом деле.

Я хочу петь и рисовать, как мама. Мама рисует лучше всех. Я хочу рисовать, как она, но я не хочу учиться рисовать. Я хочу сразу нарисовать наш дом, этот большой-большой стол, это окно, эту улицу в окне, бабу с дедой, и маму, и дядю Диму, и кота Осю – с одним тайным лицом.

Всё-всё-всё сразу нарисовать и больше не рисовать никогда, а только петь, петь всегда, как мама, все говорят, у меня ангельский голос, но это скоро пройдет. Все говорят, что голос ломается. Я так боюсь, что голос сломается и будет больно-больно. Наверное, он уже ломается, потому что я весь горю, губы пересохли, не могу глотать, так болит горло. Это голос ломается, я перестану быть ангелом и не смогу петь, как мама.

Я хочу петь, петь, петь на весь мир своим ангельским голосом, как мама поет, как птицы поют, как кошка поет, когда ее гладишь и она мур-мур, как весь мир поет, а я должен учиться рисовать, у меня температура и нет папы – ни папы Димы, ни папы кота Оси, ни папы мамы.

Я так люблю, когда она лежит со мной голая и поет песню, я хочу танцевать с ней, как танцует Ося-Дима, но когда я просыпаюсь в ночи, ее уже нет – она спит то с дядей Димой, то с котом Осей и никак не хочет понять, что он один человек.

– Ты должна, наконец, выбрать между нами, – говорит ей папа Дима, гладя меня по голове. – Ты же сама видишь, ребенку нужен папа, а какой из него отец!

– Ребенку нужен папа! – кричу я и просыпаюсь.

Дима целует меня в лоб – какие у него холодные губы!

– У него жар, что же делать, что же делать? – поет женский голос.

– Это один человек! – кричу я и еле слышу свой голос. – Как ты не можешь понять, что это один человек! – захожусь я в плаче, и что-то лопается у меня в горле.

– Это конец! – шепчу я, потому что у меня сломался голос.

– Что ты говоришь такое! – плачет мама.

Теперь я не могу петь, но могу рисовать. Если мама не может между ними выбрать, я выбираю сам. Я рисую моего папу. Кот с птичьим лицом и мокрой пипиркой. У них всегда мокрые пипирки после танца с мамой. Когда они голые танцуют стоя, сидя, лежа и еще по-всякому, они уже ничего не замечают, вот я и подсматриваю, я все про них знаю, а про себя нет. Когда мама ложится ко мне голая, я не знаю, что мне делать, чтобы танцевать с ней, как Дима и Ося, и я пописал на нее, чтобы пипирка была мокрой, но мама рассердилась, а за что? Я ей все объяснил, она стала смеяться, как шальная – так кот Ося про нее говорит.

Как нарисовать кота Осю и дядю Диму с одним лицом, с одним телом и с одной мокрой пипиркой? У моего кота с птичьим лицом пипирка вышла больше, чем хвост. Два хвоста? Или две пипирки? Одна пипирка просто так, как хвост, а вторая большая-пребольшая, когда они танцуют с голой мамой, у меня никогда такая большая не вырастет.

А теперь я пририсую папе крылья, как у ангела. Какого роста ангелы?