Нежно любя свою жену, Пушкин снова начал увлекаться другими женщинами. Старые привычки давали знать. Отказываясь от посещения Софьи Астафьевны (о чем он сообщает своей жене), куда его постоянно зазывали друзья и молодые кавалергарды, он, однако, не упускал возможности приударить за красивыми девушками. Наталья Николаевна ставит в укор мужу и ту же Смирнову, и графиню Соллогуб, Софью Карамзину и многих других. Она ревновала даже к Евпраксии Вульф, с которой Пушкин почти не встречался, и Анне Николаевне Вульф приходилось успокаивать ревнивую Наталью Николаевну.
«Как вздумалось вам, – писала она ей в 1831 году, – ревновать мою сестру, дорогой друг мой? Если бы даже муж ваш действительно любил сестру, как вам угодно непременно думать, – настоящая минута не смывает ли все прошлое, которое теперь становится тению» и т. д. Пушкин, правда, как мог, оправдывался. В сентябре 1832 года он пишет жене: «…Грех тебе меня подозревать в неверности к тебе и разборчивости к женам друзей моих».
Однако Пушкин действительно усердно ухаживал за 16-летней графиней Соллогуб, фрейлиной великой княгини Елены Павловны и кузиной известного писателя и друга поэта В. А. Соллогуба. И даже посвятил ей стихотворение:
И в то же время поэт со свойственным ему цинизмом называет Надежду Львовну «шкуркой», просит жену, чтобы она не уподоблялась ей, не кокетничала. Проницательная Софи Карамзина писала, что жена Пушкина «несмотря на блестящие успехи в свете, часто и преискренне страдает мучениями ревности, потому что посредственная красота и посредственный ум других женщин не перестают кружить поэтическую голову ее мужа».
Однажды, возвратясь с бала, на котором Наталья Николаевна вообразила, что муж ее ухаживает за некоей m-me Крюднер, которая считалась любовницей Николая I; она дала Пушкину пощечину, о чем он, смеясь, рассказывал Вяземскому, говоря, что «у моей мадонны рука тяжеленька». И все же чрезмерная ревность Натали была в какой-то мере оправдана. Если увлечения Смирновой-Россет и графиней Соллогуб носили характер флирта, то отношения поэта с графиней Дарьей Федоровной Фикельмон в какой-то момент перешли эту грань.
Долли Фикельмон, несомненно, была женщиной выдающейся. У ней был строгий логический ум. В числе ее почитателей были А. И. Тургенев и князь Вяземский. Среди множества женщин, которых знал Пушкин, она была одной из самых незаурядных. Еще в 1830 году поэт пишет Долли любезное письмо, где говорит: «Поверьте, что я всегда останусь самым искренним поклонником Вашей любезности, столь непринужденной, Вашей беседы, такой приветливой и увлекательной, хотя Вы имеете несчастье быть самой блестящей из наших знатных дам».
В единственной дошедшей до нас записке графини Долли к Пушкину она несколько загадочно пишет: «Решено, завтра вечером мы устраиваем нашу маскарадную экспедицию. В девять часов соберемся у мамы. Приходите в черном домино и с черной маской. – Вашей кареты нам не нужно, но ваш слуга нам понадобится, – наших сразу узнают. Мы рассчитываем, дорогой м. Пушкин, что ваше остроумие все нам оживит. Потом вы будете ужинать, и тогда я вас хорошенько поблагодарю (курсив мой. –
Быстрому сближению Фикельмон с Пушкиным способствовало то, что поэт был, как вы знаете, хорошим другом ее матери. Графиня Долли очень ценила в людях умение вести беседу и, в особенности, говорить просто и занимательно. Чувствуется, что именно эта способность Пушкина, оттенявшая его блестящее остроумие и ум, особенно восхищала молодую женщину. Поэт, в свою очередь, также видит в Дарье Федоровне очаровательную и умную собеседницу.