Быль и небыль

— Да ты в уме ли? Царская дочь за мужика собралась!

— Велика ль беда, что мужик? Зато у самого турецкого султана такой печки нет. Отдай меня за него, батюшка!

— Ну, добро, — говорит царь. — Выходи. Только уж приданого тебе не видать. Как стоишь, так и ступай.

Заплакала царевна — в три ручья разливается.

И печка-то ей по душе, и Емеля по сердцу, да без приданого уходить обидно.

А Емеля ее утешает:

— Чего ревешь? Тряпок пожалела… Да я тебе вдесятеро больше этих тряпок надарю. Залезай скорей на печь. Не пропадем!

Царевна утерла слезы, подобрала подол — и на печь к Емеле.

Только их видели. Выехали они в чистое поле. Выбрал Емеля пригорочек повыше — слева речка, справа — лесок — и остановил свою печку.

— Здесь будем жить! — говорит.

Испугалась царевна:

— Где это видано — без крыши жить? А как дождь пойдет?

— Ничего, — говорит Емеля, — будет у нас и крыша.

Отвернулся он в сторонку, прикрыл рот ладонью и говорит:

— По щучьему веленью, по моему хотенью, стань средь поля золотой дворец о семи столбах, о семи теремах — с окошками хрустальными, со ставнями янтарными, с решеткою узорчатой, с воротами коваными!

Как сказал — так и сделалось.

Стал средь поля золотой дворец — будто солнце сияет. Глядишь — глазам больно.

Взял Емеля царевну за руку, и пошли они с ней во дворцовые покои. Царевна радуется, по сторонам смотрит, в ладоши хлопает.

— Ну и дворец! — говорит. — Всем дворцам — дворец! Батюшка как узнает, от зависти лопнет. Вот бы нам его в гости позвать!

— И звать его не надо! — говорит Емеля. — Дай срок — сам приедет.

И верно — поутру выглянул царь из окошка да так и обмер. Что за чудо! Спать ложился — пустое поле было, а проснулся — дворец стоит, золотыми башнями сияет, окошками поблескивает.

Созвал царь всех своих слуг.

— Это кто же, — говорит, — такой проворный? За одну ночь дворец поставил. Вам, дуракам, и в год не справиться.

Кланяются ему слуги.

— Так точно, — говорят, — не справиться. А кто построил — это нам неизвестно.

Забрало тут царя за живое.

— Ну, — говорит, — я не я буду, если не узнаю, кто во дворце живет.

Забегал он, заторопился.

— Корону мне! — кричит царь. — Лошадей закладывать! Сейчас еду!

И поехал.

А Емеля с царевной его уже поджидают.

Ворота открыли, на золотой лавочке сидят, посмеиваются.

Въехала царская карета во двор, вылез царь, да как увидел дочку с зятем, так и рот разинул.

— Вы что тут делаете?

— А мы тут живем.

— А дворец-то чей?

— А хозяйский.

— А хозяева-то кто?

— А мы.

Удивился царь.

— Ну, коли так, Емеля, — говорит, — прошу ко мне в гости пожаловать.

— А чего мы у вас не видели? — отвечает Емеля. — Нам и здесь хорошо.

Рассердился царь, сел в свою карету и назад уехал.

А Емеля с царевной у себя во дворце остались. Зажили они весело да ладно, живут-поживают, добра наживают.

Торбочка-собирайка

Служил солдат в Санкт-Петербурхе лет двенадцать, и определили его в ундер-офицеры. Стали выпускать ундера на побывку.

А у царя была дочь и бегала неизвестно куды.

Сколь царь ни старался узнать, куда она бегает, — не мог. Уж он и знахарей призывал, — все толку нет.

А того ундер-офицера, как сказано было, отпустили домой. Пробыл он сколько надо, пора ворочаться.

Пошел назад, и привелось ему болото обходить. Идет, идет по-за краю и думает:

«Дай-кось я прямиком перейду!»

Пробирается болотом с кочки на кочку и видит: двое леших дерутся.

Он и говорит им:

— Бог помочь вам драться! Из-за чего дело-то?

— Ах, служивый! Рассуди нас, мы тебя давно ждали. Нашли мы три вещи: скороход-сапоги, шапку-невидимку и торбочку-собирайку. А как разделить — не знаем.

Солдат и говорит:

— Ладно. Вот я из казенного ружья выстрелю. Кто пулю в болоте найдет скорее, тот две находки получит, а кто опоздает, тому и одной много.

Взял выстрелил.

Лешие кинулись за пулей, а он надел сапоги, шапку-невидимку и сказал:

— Торбочка! Со мной! — И ушел от них в Петербурх, пока они пулю-то искали.

Идет солдат и думает:

«Теперь я царскую дочь укараулю».

Является к ротному. Тот говорит:

— Что ты! На верную смерть пойдешь! — и прогнал его.

Он к батальонному. И тот прогнал.

Он к полковнику. Тот царю доложил. Призывает царь солдата.

— Можешь?

— Могу, ваше величество.

— Ну, на тебе три дня сроку. Кути!

Пошел солдат на базар, погулял, вернулся к царю трезвый.

— Погулял?

— Погулял, ваше величество.

— А что же не пьян?

— А служба-то, ваше величество?

— Ну, ладно!

Отвел солдату комнату рядом с дочерней. Двери-то хрустальные — ему все и видать: когда она сядет, когда встанет, когда на кровать ляжет.

Подали солдату самовар, и калачей принесли, и прислугу дали.

Под вечер идет царская дочь мимо его комнаты. Поглядела и говорит:

— Дайте служивому двенадцать бутылок столовой водки! Пускай за мое здоровье выпьет.

Принесли. Солдат не столько пьет, сколько в торбочку льет.

Лег, свалился, притворился пьяным — на карачках ползает. Уложили его на кровать. А он одним глазом сквозь дверь смотрит. Недолго смотрел — подходит к нему царская дочь на пальчиках:

— Солдат! А солдат! — толкает его, будит. А он ничего — только сопит, как пьяный.

Пошла она опять в свою комнату и в колокольчик позвонила. Является человек: