Быль и небыль

Долго ли, коротко ли, — приходят в тридесятое царство, являются во дворец.

Увидел царь солдата и разгневался — ажно потемнел весь.

— Погибели, — говорит, — на тебя нету! Вернулся?

— Так точно, вернулся.

— А службу-то справил?

— Так точно, справил.

— А родителя моего видел?

— Так точно, видел, — говорит Тарабанов. — Сподобился.

Вздохнул царь.

— Ну, что ж, — говорит, — коли так, докладывай! Как-то он там, заступник наш, блаженствует, иде же несть ни печали, ни воздыханья?

— Да что, — Тарабанов говорит, — не особо как блаженствует. Грех сказать — черти на нем в пекло дрова возят.

— Ты что — в своем уме? — спрашивает царь.

— А нам чужого не занимать стать, — отвечает Тарабанов. — Да коли вы мне не верите, у министера вашего спросите. Он и сам в упряжке ходил, покуда мы с покойником разговоры разговаривали.

Поглядел на министера царь, а тот только головой кивает да бока потирает. И спрашивать не надо — сразу видать, что правда.

Царь ажно сомлел — насилу языком ворочает.

— Да что ж он тебе сказал-то, покойник-то? — спрашивает.

— А то и сказал, что коли не перестанете вы людей своих обижать да прежде смерти на тот свет гонять, — так уж не гневайтесь, ваше величество, — не миновать вам дышла. В паре с батюшкой дрова возить будете.

Вскочил царь с места, размахнулся, хочет ударить солдата… Да не тут-то было: самого ударило!

Подкосились у него ноги, закатились глаза, и повалился он на ковер вышитый. То ли сердце лопнуло, то ли печенка, или просто, может, срок ему вышел, а только и часу не прожил царь — преставился.

Вот оно и вышло — дышло.

А солдат при своих остался — с женой-красавицей, с Саурой-слугой, да со своим царем в голове.

По щучьему веленью

Жили-были три брата, два-то умных, а третий Емеля-дурак.

Вот собрались умные братья в нижние города товары закупать и говорят дураку:

— Ну, смотри, дурак, почитай наших жен да в хозяйстве им помогай, а мы тебе за это купим сапоги красные, и кафтан красный, и рубаху красную.

Говорит дурак:

— Ладно, буду почитать.

Распрощались братья с женами и поехали в нижние города. А дурак лег на печь и лежит.

Прошел день, прошел другой, — говорят дураку невестки:

— Что ж ты, дурак? Братья велели тебе нас почитать, в хозяйстве нам помогать, а у тебя только и дела: на печи лежишь да мух считаешь. Сходи хоть за водой.

— Я ленюсь, — говорит дурак.

Рассердились невестки:

— Ах ты такой-сякой! Не будет же тебе ни кафтана нового, ни рубахи красной, ни шапки меховой.

Видит дурак, что дело не шуточное, покряхтел, покряхтел, взял ведра и пошел за водой.

Пришел на реку, закинул ведерко в прорубь, глядь — попалась ему большущая щука. Обрадовался дурак.

— Вот это ладно, — говорит. — Наварю же я из этой щуки ухи. Славная уха будет, жирная. Сам наемся, а невесткам не дам — я на них сердит.

А щука плеснула хвостом в ведерке и говорит ему человечьим голосом:

— Не ешь меня. Пусти меня в воду — счастлив будешь.

— Какое от тебя счастье? — говорит Емеля.

— А вот какое: что скажешь, то и будет. Вот скажи: по щучьему веленью, по моему прошенью, ступайте, ведра, домой сами и поставьтесь на место. Они и пойдут.

Обрадовался дурак.

Бросил скорее щуку в воду и кричит:

— По щучьему веленью, по моему прошенью, ступайте, ведра, домой сами и поставьтесь на место. Да смотрите у меня, чтобы капли не пролилось.

И только успел он крикнуть, как пошли ведра — да и с коромыслом — сами домой. По бережку да в горку, — и подгонять не надо.

А Емеля сзади идет, посвистывает. Так в самую избу и пришли — ведра впереди, Емеля позади.

Невестки как увидели, только рты разинули, руками развели:

— Вот те и дурак! Другой и умный, а воду на плечах носит, а у этого дурака ведра сами по дороге бегут.

Ахают невестки, дивуются, а Емеля уже на печи лежит, бока греет, мух считает.

Часу не прошло — опять пристают к Емеле невестки:

— Что ж ты, дурак, разлегся на печке? Дров нет, ступай за дровами.

Повернулся Емеля на другой бок:

— Да я ленюсь.

Рассердились невестки:

— Тебе что братья наказывали? Нас почитать да в хозяйстве помогать. Не будешь слушаться, так и знай — не видать тебе ни кафтана, ни рубахи, ни шапки!

Надоело Емеле бабью ругань слушать, слез он с печки, взял два топора и сел в сани. Только лошади не запряг.

— А ну-ка, — говорит, — по щучьему веленью, по моему хотенью, катитесь, сани, в лес сами!

Покатились сани, скоро да шибко, словно кто их подгоняет. Умный знал бы, куда повернуть — он бы сразу за околицу да в поле, а дурак через всю деревню по главной улице дует. Народ от него во все стороны шарахается.

Кто успел — за ворота спрятался, кто не успел — под полозья попал. А дураку и горя мало — на то он и дурак!

— Сторонись! — кричит. — Задавлю! — и катит себе без оглядки.

Бежит за ним вдогонку народ.

— Держи его! — кричат. — Лови его! — кричат. Да где уж тут поймать! Выехали сани в поле, с горки на горку, да через речку, да в лес! Тут и остановились.

Слез дурак с саней, сел на колодину и говорит:

— По щучьему веленью, по моему хотенью — один топор с корня руби, другой дрова коли!

Пошли топоры деревья валить, дрова колоть, а Емеля сидит себе да посвистывает.