Быль и небыль

Пошли лесом — сначала по тропочке, а потом и тропинка потерялась. Без дороги идут.

Шли, шли. Видят — в самой чащобе стан стоит. И стан этот весь землей оброс.

— Зайдемте, — говорят, — братцы! Отдохнем малость — поутомилися.

Зашли в стан. Разложили огонек, наварили кой-какой пищи в котелках своих и пообедали. Все бы хорошо, одно плохо: после обеда еще пуще курить охота. Снарядились они поскорей и дальше пошли.

Лес кругом густой стоит, а меж дерев — глядят — дорожка вьется.

Офицер и говорит:

— Пойдемте, братцы, по этой дорожке, посмотрим, куда она ведет.

Пошли. Идут-идут, конца-краю ей нет, дорожке этой самой.

Наконец, выходят на поляну, а поляна вся, как есть, дровами заложена — земли не видать. Ну, словно биржа какая! Стенка за стенкой.

Вот они пробираются меж поленницами и видят: в этих дровах, в самой середине, сложена печка. И пламя из этой печки так и чешет, так и бьет, а никого около нету. Прямо — диво!

Офицер глядел-глядел и говорит:

— Ну, братцы, вы как желаете, а я тут и остался. Хочу я узнать, что это за печка такая. Кто со мной?

Никого нет. Не хотят солдаты в лесу оставаться.

— Пошли, — говорят, — за табаком, дак надо идти.

Офицер не спорит.

— Ладно, — говорит,— ступайте, куда собралися.

Дал он им хлебца, деньги дал, сколько было захвачено, и отпустил их.

Они все пятеро и пошли. А он остался.

Ходит меж дров — похаживает, — никого не видать.

А время к вечеру двигается. Уж и ночь близко. Туман поднялся — похолодало.

Офицер думает:

«Дай-ка я дров подкину да в печи помешаю».

Выбрал он поленце посуше, другое, третье, заслонку открыл — и давай подбрасывать.

Пламя в печи так и заревело.

И тут, — глядь, — появляется из-за печки мужик. Появляется и спрашивает:

— Чего тебе надо, человек?

Ну, офицер сразу и говорит:

— Как это «чего надо»? Пить и есть хочу.

Мужик повернулся и сейчас приносит узел. Большой узел — завязан в скатерке.

Развязал около печки, на дровах скатерку разостлал.

— Ну, — говорит, — садись, офицер! Ужинай!

Тот сел и давай за обе щеки закладывать. После ужина губы утер и спрашивает:

— А что, дяденька, нет ли у тебя табаку русского?

Мужик головой покачал и говорит:

— В здешнем месте табаку нажить трудно.

Офицер этот и говорит:

— Что ж так? Отчего?

— Да оттого, что больно уж далеко отсюда до жилья человечьего. Я-то ведь не такой человек, как ты. Я — полуверующий.

Испугался офицер, а тот говорит:

— Не бойся, добрый человек! Я тебе ничего не сделаю. А вот останься-ка ты здесь да протопи мне эту печку год. Я тебе четверку табаку предоставлю. И спичек цельный коробок. И бумаги — на копейку.

Подумал офицер и взялся шуровать эту печку за четверку табаку да за коробок спичек.

А полуверующий ему говорит:

— Смотри, брат, чтобы печка у тебя хорошо топилася. Там, в трубе, яичко подвешено. Надо его дочерна прокоптить. Твое дело простое — поддавай жару да шуруй, поддавай да шуруй. А в трубу не заглядывай.

Ладно. Уговорились. Остался офицер в лесу и целый год безотлучно жил меж поленниц — спал на дровах, ел на дровах. Два дела делал — дрова в топку метал да золу выгребал. Тут и вся забота, тут и вся радость.

Вот один только день остался ему до конца службы. Он и раздумался.

— Дай-ка посмотрю, прокоптилось это самое яичко или нет.

Только заглянул в трубу — опять появляется из-за печки тот мужик-полуверец — и спрашивает:

— Ты что — смотрел в трубу?

— Нет, — говорит, — не смотрел.

— Нет, смотрел!

— А ты почем знаешь, что я смотрел?

— А потому и знаю, что яичко уже черное было, а теперь опять белое стало. Еще, братец, шуруй год! Если этот год прошуруешь, я тебе две четверки табаку принесу и бумаги на две копейки и спичек два коробка.

Офицер подумал и остался в лесу еще на год.

Вот и второй год к концу подходит.

Еще день — и службе конец.

Подложил офицер дровец напоследок и думает:

«Дай-ка я хоть в трубу загляну, погляжу — готова ли моя работа».

Только заглянул — яичко опять белое стало. Хоть сначала начинай.

Рассердился офицер, протянул руку и хотел это яичко сорвать. И вдруг слышит, — будто кто на ухо ему сказал:

— Не тобой повешено, не тобой и сорвется.

Он туда-сюда глядит, — кто сказал? Никого не видать. А тут опять появляется этот его хозяин, мужик-полуверец.

— Не вытерпел? — спрашивает. — Поглядел в трубу?

— Так точно, — говорит офицер. — Не вытерпел. Поглядел.

— Ну, ладно уж. Вот тебе табак, спички и бумага. Не за труды, не за грехи, а за то, что сам сознался. Придется тебе, видно, еще год у меня пожить, яичко докоптить. Останешься, что ли?

— Что ж, можно, — говорит офицер.

— А сколько ты за этот год возьмешь?

— А вот яичко докопчу, тогда и скажу.

— Ладно, копти.

Мужик опять за печкой пропал, а офицер сел на чурбачок и давай свое дело делать — поленья в огонь метать да в печи шуровать.

День за днем идет. Сжег офицер за три года шесть тысяч кубов. Осталось ему один день прослужить.

Вот он сидит перед печкой и думает:

«Что же мне за службу мою спросить?»

День думал, ночь думал, ничего не придумал. А утром является к нему полуверец и спрашивает:

— Ну, говори, чего тебе надо за твою службу?

Поглядел на него офицер и отвечает:

— Дай мне то яичко, что я коптил.