Быль и небыль

— Сегодня ты не ходи. Пусть кобель один пойдет.

— Ладно.

Пошел я в лес один со скотом. Пригнал на хорошо место, глаза не завел — присматриваю. Вот солнышко на вечер покатилось, и тут — на! Приходит волк. Приходит и сейчас — в стадо.

Схватились мы с им драться, я его рву, а он меня пуще! Он меня рвет, а я его пуще! Никоторый никоторого перемогчи не может: сила наравни.

А скот мой, гляжу — где-нигде… И не видать его стало!

«Ахти мне, — думаю, — далеко разбежались, во всю ночь не соберу».

И до того я рассердился, ажно впился волку в горло. Он и туда, и сюда — ничего не может сделать. Повалился — хоть домертва грызи!

Бросил я его и побежал скот собирать. Всех коров собрал до единой скотинки и ночью, в потемках уже, гоню в деревню, а крестьяне все стоят в улице.

— Нет, — говорят, — добра! Ночь на дворе, — видно, волк всю скотину придавил…

А тут колокольцы-то и забо́тали. Идут коровушки, выменем до земли достают, — кормленые, сытые… А я справа забегу, да слева подгоню, полаиваю да потявкиваю — берегу скот.

Крестьяне говорят:

— Вот мои идут!

— И мои идут!

— Идут! Идут!

Все коровушки домой пришли, никого не придавил волк.

— Ну, — говорят, — и пес! Ну и пес! Чисто человек!

И пошла слава про меня широко и далеко. Был человеком — дак псом ругали, а стал псом — дак человеком хвалят.

— Есть, — говорят, — кобель, что один пасет скота, сколько голов ни дай. Умный кобель, умней писаря.

А что писарь? Я этих писарей, может, два десятка видал: всякие бывают.

Ну, а все ж таки, лестно мне: кормят сытно, по шерсти гладят, я и живу себе помаленьку.

Вот уж и лето к концу. «Как, — думаю, — зимой будет?»

А тут вдруг в соседнем городе покражи начались. Ходит вор, все лавки подламывает, и никак его поймать нельзя.

Всполошились купцы и послали одного за мной к пастуху.

— Что, — говорят, — запросит, то и давай. Товар да спокой дороже денег.

Приезжает купец на тройке и сейчас к пастуху.

— Продай кобеля!

Пастух не продает.

— Что угодно бери, а только продай.

Пастух запросил триста рублей, а купец уже и деньги достает.

— Мой, — говорит, — кобель!

Я вижу — купил меня купец, да и бросился ему сейчас на грудь (уже всяки собачьи повадки знаю). Купец мало-мало на затылок не улетел, а не сердится.

— Вот, — говорит, — резвый! Вот, — говорит, — сильный!

Посадил он меня в повозку, а мне в повозке не сидится. Я прыгнул туда, где кучера сидят, выстроился на облучке, ветром дышу.

Эх, везут меня, а шерсть на мне так и расступается: отъелся в пастухах-то!

Ну, привезли меня в город, где пропажа случилась.

Услыхали люди, что кобель прибыл, бегут смотреть, кто булку несет, кто сайку, а я ничего не беру. Разве кто подаст на тарелочке закусочку, — то слизну.

Построили мне в гостином дворе будочку, и меня на цепь посадили.

«Вот, — думаю, — не городской голова, а цепь на шею пожаловали, не каторжник, а к стенке приковали. Одно слово — собака!»

Сижу около своей будки — про старое вспоминать неохота, про новое загадывать — боязно.

Уж и ночь настала. Только собаки полаивают, только караульные покрикивают. А как глухая полночь — и собаки замолкли и караульные не кричат; все равно, как нигде никого нет.

И слышу я, идет по пришпекту, по панели, будто сенная куча катит. И прикатила эта сенная куча прямо к моей лавке. Коленком уперлась и двери выломила.

Вижу, самолучший товар набирает и кладет в тюк. И набрала этого товару самолучшего, сколько унести могла, и выходит из лавочки с товаром.

Я гляжу и думаю, как бы это ее захватить, чтобы цепи хватило.

Соскочил с будочки — да прямо на вора, едва и живого отпустил, кое-как он от меня уплелся.

А я на товар повалился и лежу, чтобы кто другой не унес.

Вот глухая полночь прошла, и опять собаки залаяли и караульные запокрикивали. Утренняя заря настала. Вижу — обход идет, лавки осматривать.

Заходят в мою да так и стали — кругом все чисто. Крали, да и украли. Ничего не оставили.

— Вот, — говорят, — триста рублей за кобеля дали, а лавка подломлена. Где он, сторож этот хваленый? Спит, небось!

Пошли к моей будке и видят: весь товар тут, только что примялся маленько. Ну, взяли они из-под меня и понесли в лавку. На много тыщ украдено было. Сами и определить не могли — оценщиков приводили.

Ну, сняли с меня цепь и повели по домам обедом кормить. Опять несут булки, сайки, а я на это и не гляжу, только закусочки с тарелочки слизну, да и пошел себе! Живу я в этом городе долго ли, коротко ли, гостиный двор караулю, а слава моя далеко покатилась.

Докатилась славушка и до самого царя.

А царь на ту пору в большой заботе ходил. У него во дворце неспокойно стало. Все, что ни есть лучшего, невесть куды теряется. До того дошло, что хоть корону руками держи.

А тут еще царица тяжела сделалась — ей время родить, а она плачет, боится… Пропадет наследник, что будет делать? И царь сомневается, так и так прикинет, а ничего не выдумает.

Ему и говорят:

— Надо этого кобеля купить, — пусть сторожит.

Царь обрадел, сейчас сряжает за мной генерала одного.

— Купи у купцов кобеля. Что запросят, то и давай.

А если на деньги не согласятся, то дал тако письмо, что, мол, и так везите.