Быль и небыль

— Да вишь, как оно обернулось, господи, — Петр отвечает. — Большую власть ты мне дал, да на малые дела.

— А богу и малое не мало, и великое — не велико.

— Темны слова твои, господи.

— А ты вникай. Слова темны, да мысли светлы.

И пошли дальше. Господь — впереди, апостол — позади, как полагается. А на селе праздник, пьют, гуляют… Там — на гармони играют, там — песни поют.

Вот остановился господь под окошечком и слушает.

А в доме поют, да так славно, — и про дороженьку, и про березыньку, и как де́вица мо́лодца полюбила…

Опустил голову господь, внемлет. И апостол рядом стоит, тоже слушает.

Про березыньку послушал и про дороженьку послушал, а как запели про девицу да про мо́лодца — дале пошел. Уж больно песня-то мирская.

Пошел, пошел, оглянулся, а господь все под окошечком стоит.

Он до угла дошел и снова назад поглядел. Стоит господь под окошечком — песню слушает.

— Да что же это, господи? Уж и ночь на дворе, а нам ведь далеко…

Вздохнул господь.

— Ладно, ладно, пойдем. В рай, видно, захотелось? Не настоялся у ворот!

Пошли.

А Петру-апостолу уж и стыдно стало, что он господа поторопил.

«В кои-то веки, — думает, — он, милостивец, не для чужой беды, — для своего умиления в пути помедлил. А я ему и минутки лишней не подарил. Хоть назад ворочайся!»

Да нет, зачем назад?

Вон в другом доме тоже поют, да не песни — молитвы.

Обрадовался апостол.

— Господи, — говорит, — вот где пенье-то! Постоим, послушаем?

Остановился господь, прислушался, головой покачал и пошел себе далее. Апостол — за ним.

— Господи, — говорит, — просвети ты меня, сделай божецкую милость!

— Ну чего тебе, говори!

— Да как же это так? Там мирское пели, а ты цельный час под окошком простоял, а здесь духовный стих выводят, а ты и минутки не помедлил. Не возьму я в толк…

— Эх, Петр, Петр! Там мирские поют, да хорошо. А здесь — духовное, да плохо. Неужто невдомек?

Апостол только руками развел.

Вот она — премудрость-то божья!

Проще простого, а поди-ка, уразумей.

Змеиный язык

Расейские люди спокон веку по работам ходят. Бывает, что и до самых границ дойдут, а то и подальше.

Вот один мужик пошел, пошел себе да и зашел к черкесской границе. А там его черкесы поймали и продали на морские острова, к песьеглавцам, — вот что людей-то едят. Ну, что касаемо голов, так это, говорят, — байки. Головы у них, как у всех прочих, зато нрав чисто собачий. За нрав-то их песьеглавцами и прозвали.

Ну, купил этого мужика один тамошний хозяин и определил на конюшню, к лошадям. У него как раз тройка была — кобыла и два мерина. И ходил за ними допреж того тоже русский один, купленный человек. Три года ходил, а после зарезал его хозяин, а себе нового достал. «Пусть, — думает, — лошадок покормит да и подкормится малость, а после и сам на корм пойдет».

А русский, хоть и знает, что ждет его беда, да делать ему нечего: не убежишь, не спрячешься! Живет помаленьку.

Вот как-то раз поехал с ним хозяин в лес. Приехали, выпрягли лошадей и показывает ему старик место под большим деревом. Копай, мол, тут яму!

Что ж, рыть — так рыть! Вырыл он яму широченную, глубоченную, ну, чисто могилу, а хозяин спрятал в ту яму эдакую машину булатную, навел ее и говорит:

— Ну, русский, полезем на дерево!

Влезли. Достает хозяин из кармана дудочку и начинает тонехонько, тихохонько высвистывать.

И вот, видят, ползет к ним змей, как говорится, по́лоз, да такой огромадный, ядовитый, что трава под ним горит. Наполз он на эту яму, где они машину-то схоронили, и тут хозяин как дернет за веревочку! Стукнули булатные ножи, и пересекло змея надвое.

Хозяин сейчас с дерева долой, велит русскому рубить змея на части. Тот перерубил. Хозяин кажный кусок перемыл и склал в кадку для ветчины (там это не в диковинку, что змея солят. Народ такой — и собак, и кошек ест, и змеевиной не брезгует). А один кусок дал русскому и сказал варить.

Русский взял, положил этот кусок в котел, налил воды — закипела вода, как на огне. Хозяин говорит русскому: «Слей наземь». Он вылил воду на траву, трава ажно до земли выгорела. Такой, стало быть, в той воде яд был.

А песьеглавец опять приказывает: «Наливай другую воду!» И та вода закипела.

«Выливай!» — Вылил. Смотрит — на этот раз трава пожелтела, высохла, а не сгорела.

— Ну, наливай третью воду, сыпь крупу, да вари кашу!

Ему что? Человек подневольный — сварил.

— Снимай котелок! Подавай!

Он подал.

Взял хозяин ложку и давай эту кашу уплетать, сольцой и то не посолил.

Убрал весь котелок, остались в котле одни пригарки. Он и говорит русскому:

— Возьми, русский, вымой этот котел и чисто выскобли. Только смотри — крупинки не съешь! А как поешь — так и знай, — умрешь. Вам, русским, это не годится.

Русский говорит:

— Да у нас в Расее этого и не видано, а не то что есть. В рот не возьму…

Достал хозяин войлок, подушку, положил под дубом и лег отдыхать. А русский пошел к воде котел мыть. Идет и думает: «Смерти не миновать. Как того зарезал, так и меня зарежет. Дай попробую!»

По русскому образованию перекрестился и давай эти пригарки убирать. Отскоблит корочку — и в рот, отскоблит — и в рот.

Дочиста все съел, и мыть не надо стало.