Бураттини. Фашизм прошел

У законспирированной, надсюжетной смерти были свои приметы: избыточное благополучие, давняя мечта, вдруг ставшая явью, нежданная радость. Смерть, чтобы не обнаружить свое трагичное естество, предпочитала праздничные, веселые одежды, но именно они и выдавали ее маскарад.

С детства я знал, что необоснованная радость на экране – явный предвестник смерти. При этом я остался зрителем и не сделал еще одного вполне логичного шага – не утвердил присутствие такой же тайной ряженой смерти в реальности. Благополучие настоящей жизни только напоминало о том, что, явленное на экране, оно часто чревато смертью.

Прагматичная голливудская продукция в избытке поставляла сюжеты: «герой не понимает, что умер» или «зрителю до последнего не ясно, что герой – мертвец» («Мертвец», «Шестое чувство»). Но в этих фильмах смерть была просто припрятана до времени и обнаруживалась сама – в конце фильма. Эта разжеванная на блюдечке смерть напоминала анекдот о человеке, искавшем потерянные ключи под фонарем, потому что там светлее. Голливуд сознательно клал ключи под фонарь: «В нашем фильме поиск ключей не просто увлекателен, но и удобен. Кроме прочего, ключи гарантированно найдутся!» Я же с детства умел находить смерть там, где ее заведомо не было.

Я уже давно не встречал эту непроявленную смерть в кино (последний раз в фильме «Новая земля»: герою кажется, что ему удалось покинуть на самолете остров-тюрьму).

Смерть прочно обжила мир рекламы. Обиталище смерти – мир, искаженный необоснованной радостью. Там время становится местом. (Место исполнения желаний – миг смерти.) Неестественно счастливые люди пробуют еду, сидят в обнимку с электробытовым прибором, испытывая от этого неземную радость. Но благополучие и достаток – это мороки смерти. Они только кажутся. Все эти люди, ликующие при виде йогурта, сковородки или автомобиля, просто не понимают, что умерли.

Предметы

Про пистолеты

Помню все мои пистолеты. Из каждого я хоть раз, но застрелился. Мы тогда часто стрелялись. Пистолеты и револьверы были неотъемлемым игрушечным инструментарием, самые разные: на батарейках, с жужжащими моторчиками внутри, с жестяной начинкой, пропахшие бертолетовой гарью пистонных лент, щелкающие, просто издающие хоть какой-нибудь клацающий звук или немые, в которых выстрел имитирует горло.

С пяти лет я знал, что такое «последний патрон» – маленький сверкающий ключ, отпирающий в твоем собственном черепе (или сердце – по выбору) дверцу советской Валгаллы. Пистолет всегда казался мне даже не личным, а интимным оружием, камертоном, по которому сверяется мужество: приложи его стволом к виску, подумай, сможешь ли ты в нужный момент нажать на спусковой крючок? Воюющая Родина, окруженная врагами, готовила сыновей к офицерской службе с раннего детства.

Помню мои пистолеты.

Парабеллум. Белый и коричневый варианты. Внешние контуры довольно точно воспроизводили знаменитую модель. При нажатии на спусковой крючок розовой пластмассы, так похожий на язык котенка, раздавался слабый тренькающий выстрел, словно кто-то дергал фальшивую струну. Если утопить пальцем спусковой крючок и плотно удерживать его, а потом начать дуть в ствол, то пистолетик почему-то издавал тоскливый гудок.

«Маузер К-96». Был в двух вариантах. Первая модель (очень стилизованная) на батарейках, издыхавших уже к вечеру при постоянном использовании. Тарахтящий шум моторчика подразумевал только автоматическую стрельбу. В этот момент на конце ствола мигала, как сирена, красная лампочка. Имелся и второй вариант из черной жести, приспособленный под пистонную ленту. Сборка, увы, была нехороша, механизм быстро изнашивался, спусковой крючок западал, и его приходилось цеплять ногтем, чтобы вытащить из рукояти.

Алюминиевый револьвер, невежественный гибрид, который вечно зажевывал пистонную ленту (такой же прожорливостью отличался лишь магнитофон «Весна», бессовестно портивший кассеты). Револьвер внешне напоминал кольт времен покорения индейцев, но при этом переламывался пополам, как первые револьверы Смита-Вессона.

Помню маленький однозарядный пистонный пистолет, повторяющий формы «манлихера» начала века. Из дешевой хрупкой пластмассы. На месте оружейного клейма было выбито: «Цена 20 коп.». Простейший ударно-спусковой механизм. Для выстрела всякий раз следовало отводить курок, чтобы раздался слабенький щелчок. К «манлихеру» еще прилагались редкие пистоны-конфетти.

Был какой-то совсем футуристический пистолет из дутой яркой пластмассы, с прозрачными вставками. При нажатии на спусковой крючок оживала глупая трескучая механика.

В первом и втором классах моим любимцем был импортный «бульдог». У револьвера имелся лишь один недостаток – веселенький желтый цвет. «Бульдог» также подразумевал пистонную ленту, но пистоны тогда уже никто не употреблял – дурной тон, пих-пах. Важен был только короткий, а стало быть, бандитский ствол.