Бунин, Дзержинский и Я

Как всякий одинокий человек, Маша Чехова искала дружества, теплой привязанности. С Ольгой Книппер она познакомилась на спектакле знаменитой «Чайки». Дружба складывалась сама собой, легко; непринужденно. Весной пригласила в Мелехово, конечно, с позволения брата, которому Книппер очень понравилась в спектакле «Царь Федор». Запомнился ее звонкий голос и смех в тихой усадьбе. После этой весны брат Антон начал переписываться с Ольгой. Она была предприимчива и энергична, как знаменитое течение у немцев в искусстве.

Предложила Антону Павловичу встретиться в Новороссийске, когда он из Таганрога, куда ездил по делам, отправится к себе в Ялту. Так оно и случилось. Они были только вдвоем. Море. Сильно, но тихо идущий пароход, луна, сбросившая свою золотую лестницу с высоты в воду. Россыпь звезд, ее белое платье… В Ялте они встречались каждый день и много гуляли.

Знала это Маша или нет, но только в Москве Ольга стала ее самой близкой и лучшей подругой. Это дружество глубоко поселилось в Машином сердце. Они бывали в театрах, клубах, ночевали то у Чеховых, то у Ольги. В редком письме к брату сестра не упоминала имени подруги, это была ее личная жизнь, овеянная человеческой привязанностью, любовью, каким-то собственническим радостным чувством.

И вдруг странное письмо, то ли юмор очередной, то ли намек. «Врач посылает меня на кумыс. Но “ехать одному” скучно, жить на кумысе скучно, а везти с собой кого-нибудь было бы эгоистично и потому неприятно. Женился бы, да нет при мне документа, все в Ялте в столе».

Через день телеграмма:

«Милая мама, благословите, женюсь. Все останется по-старому. Уезжаю на кумыс. Адрес: Аксенове, Самаро-Златоустовской. Здоровье лучше. Антон».

Она написала брату: «Хожу я все и думаю, думаю без конца. Мысли у меня толкают одна другую. Так мне жутко, что ты вдруг женат! Конечно, я знала, что Оля рано или поздно сделается для тебя близким человеком, но факт, что ты повенчан, как-то сразу взбудоражил все мое существо, заставил думать и о тебе, и о себе, и о наших будущих отношениях с Олей. И вдруг они изменятся к худшему, как я этого боюсь… Я чувствую себя одинокой более, чем когда-либо. Ты не думай, тут нет никакой с моей стороны злобы или чего-нибудь подобного, нет, я люблю тебя еще больше, чем прежде, и желаю тебе от всей души хорошего, и Олю тоже, хотя и не знаю, как у нас с ней будет, и теперь пока не могу отдать себе отчета в своем чувстве к ней. Я немного сердита на нее, почему она мне ровно ничего не сказала, что будет свадьба, не могло же это случиться экспромтом. Знаешь, Антоша, я очень грущу, и настроение плохое… Видеть хочу только вас, и никого больше, а между тем все у всех на глазах, уйти некуда…»

После смерти брата она посвятит себя сохранению памяти о нем. «Строитель Сольнес», как в шутку звали ее дома, снова проявит свою страсть к созиданию. Получив от Ялтинского военно-революционного комитета Охранную грамоту, документ, положивший начало организации Дома-музея А.П. Чехова, Маша будет счастлива, а когда в 1926 году музей передадут Государственной библиотеке СССР им. В.И. Ленина, будет повторять: «Теперь я спокойна». Но одиночество, совершенное одиночество подступало все ближе – схоронила мать, умер брат Иван, застрелился его сын Володя. Остались только она и брат Михаил, писавший ей: «Моя милая одинокая сирота… Мы оба уже стары, но нас крепко связует наше общее детство и равенство характеров». Он просил ее собрать силы для «новой жизни». Собственно, она уже ею жила, и труды ее были частью этой жизни.

В Ялте в 1927 году – землетрясение. Мария Павловна вела экскурсию. Начали прогибаться потолки, дом затрещал, запрыгал, лампы описывали круги, посыпалась штукатурка. Все посетители упали на пол. Бледная как полотно Маша упрямо стояла в дверях дома брата Антона. И было ясно, что если дом разрушится, она этого не переживет. Дом был для нее всем. Одинокая, бездетная, она относилась к нему как к живому существу. Так думал Михаил Павлович, сидя с ней в доме той страшной ночью.

«Две старые совы – я и Миша».

Уцелело тогда лишь то, что было выстроено, как и дом Чехова, из цельных глыб камня.

Куприн писал, любя ее, что думает о ней часто-часто. Рад, что она позволяет ему это. И еще: «Вы помните, Бодлер как-то сказал, что каждый раз, когда он встречает чистую, изящную женщину с нежной душой, ему хочется носить ее на руках и плакать от умиления. Нечто подобное я всегда испытывал к Вам».

В жизни, кроме матери, ее никто не носил на руках. В смерти ее гроб несла огромная толпа, чествуя ее справедливо, но коллективно.

Ее подруга Лика Мизинова не узнает – умрет раньше, – что в день похорон Маши одна хорошая певица в Москве в Брюсовском переулке будет стоять у рояля и петь два часа в память об ушедшей. И споет романс, который пела Лика Мизинова в доме у Маши для ее брата Антона Чехова: