Бумажный тигр (II. Форма)

Он доподлинно знал, что ценимый знатоками «Старый Эйсон» разливался из большой двадцатигаллоновой бутыли, стоящей в задней комнате «Шилейлы», бутыли, в которой помимо мутной жижи плавало несколько крупных хрящей. Хрящи эти по уверению хозяина были акульими, однако всякому хоть сколько-нибудь грамотному ихтиологу достаточно было бросить взгляд, чтобы определить — подобные фрагменты соединительной ткани не входят в скелет ни одного известного представителя отряда Selachii. И уж тем более его навели бы на подозрения прочие ингредиенты зелья, которые можно было разглядеть лишь приблизив к бутылю мощный фонарь — несколько узловатых костей, похожие на разваренных медуз клочья кожи и пару совершенно человеческих глаз, печально взирающих со дна.

Основным компонентом «Старого Эйсона» была не печень трески и не водоросли, им был сам Эйсон, предыдущий владелец «Озорной Шилейлы». Детали его истории едва ли когда-нибудь выплывут на свет, да Лэйд и не стремился их узнать. В какой-то момент старый Эйсон ощутил, что ему нездоровится, а его тело, служившее ему верой и правдой много лет, теряет силу. Тугие мышцы, не раз его в жизни выручавшие, когда приходилось разделывать рыбу или выволакивать за дверь очередного нализавшегося ухи клиента, обмякли, кожа сделалась мягкой и податливой, как воск, едва не стекая с костей. У этой болезни не было названия, не было лекарства, старый Эйсон попросту начал таять, точно Злая Ведьма Запада, которую окатили водой. Не то надышался ядовитыми рыбьими парами за долгие годы работы на кухне, не то оказался проклят кем-то из жрецов Девяти — эти детали истории едва ли когда-нибудь всплывут на поверхность, как всплывали теперь в мутной бутыли его собственные хрящи. Уже через несколько дней сыну пришлось поместить его в большую лохань — плоть размягчалась так стремительно, что подчас норовила стечь вместе с ушами, губами и веками. Пробовали пичкать его желатином и даже добавлять портландцемент[190], пробовали замораживать, всё тщетно — спустя неделю после начала болезни старый Эйсон уже представлял собой подобие едва ворочающейся в лохани амёбы, внутри которой слабо бурлили остатки не успевших раствориться костей и органов.

Когда Эйсон окончательно превратился в жижу, безутешный с ын уже собирался было вылить его в помойную яму, кабы случайным образом не выяснилось, что жижа, из которой он состоит, даст фору самому чистому рыбьему жиру. Сын Эйсона, сделавшийся новым хозяином «Шилейлы», не страдал излишней сентиментальностью — эта зараза была мало распространена в Скрэпси — однако, без сомнения, обладал отличной хваткой и умел поставить дело на крепкую ногу. Он стал продавать то, что прежде было его отцом, по унции-две постоянным посетителем и в скором времени здорово увеличил доход заведения. Иногда он сетовал, что алчные клиенты выхлебали так много его отца, что скоро придётся доливать в бутыль подсоленную воду или уху, чтоб не остаться без выручки. Старый Эйсон, чьи грустные глаза взирали на него со дна, должно быть, был счастлив деловой хватке сына, продолжателя семейного дела, но наверняка этого сказать никто не мог — ни губ, ни голосовых связок у него давно не сохранилось…

Цитринитас. Ветхий флигель, примостившийся на углу, непримечательный, несмотря на данное ему громкое прозвище. Однако именно здесь на протяжении нескольких лет хозяйничал безумный декадент Дюрталь[191], вообразивший себя алхимиком новой эпохи и без устали ваяющий в самодельной лаборатории, больше напоминающей пыточную камеру, ужасных химер, донорами для которых нередко становились бродячие животные и соседи. Несмотря на то, что сам мсье Дюрталь трагическим образом погиб во время организованной Канцелярией облавы, некоторые плоды его экспериментов успели разбрестись по Скрэпси и, хоть были стерильны по своей природе, успели нагнать страху на всю округу. Так, до сих пор оставалось на свободе чудовище, наречённое им «Аранья Хоминис», созданное им из тел двух мертвецов, лошади, нескольких куриц и новорождённого сына самого Дюрталя.

Жёлтая Гнусь. Чёртова Мельница. Замок Живоглота. Каждое название — как сухая заноза, вонзившаяся глубоко в кожу и саднящая. Каждое отзывалось в ответ на прикосновение. Оказывается, эти названия оставили на его шкуре куда больше отметин, чем он помнил.

Тем мрачнее делался Лэйд с каждой минутой, пытаясь понять, куда ведёт его Уилл. Несмотря на хаотичность выстроенного им маршрута, быстро сделалось ясно, что ни Цитринитас, ни «Озорная Шилейла» не влекут его. Обошёл он стороной и Бордель Святого Бартоломью, как и многие прочие достопримечательности. Его тянуло дальше, внутрь сырых потрохов Скрэпси, и Лэйд, боясь в этом признаться даже самому себе, стал отчётливо понимать — куда.

* * *