Бумажный тигр (II. Форма)

Несмотря на уверенность беспечно шагающего Уилла Лэйд ощущал, что тревожное чувство не рассасывается, напротив, съёживается где-то в желудке тяжёлой стальной горошиной. Беспокойство — вот название этому чувству. Он, Лэйд Лайвстоун, чертовски беспокоится, сам не зная, почему. Быть может, потому, что за долгие годы привык к тому, что все события в жизни происходят по его плану, подчиняясь загодя выстроенным планам и схемам. А может, мысленно усмехнулся он, прибавляя шагу, потому, что Бангорский Тигр привык был одиночкой и роль ведомого отчаянно его тяготила…

* * *

Путь, которым вёл его Уилл, был Лэйду незнаком. В тех редких случаях, когда ему приходилось пересекать границу Скрэпси, он сам предпочитал более безопасные и простые маршруты, но в данной ситуации спорить не приходилось — его спутник устремился вперёд с упорством ведущего локомотива «Лондонской и Северо-Западной железной дороги», вынуждая безоглядно следовать за собой.

Повинуясь Уиллу, они бодрым аллюром миновали две короткие улицы, едва не утопая в текущих по обочинам помойных ручьях, проскочили странным переулком, узким и извилистым настолько, что походил на участок кишечника, пересекли по меньшей мере два заросших колючим кустарником пустыря, протиснулись в щель между осевшими домами, снова где-то свернули, пролезли, протиснулись…

Несмотря на то, что это странное путешествие было в высшей степени непредсказуемо, а маршрут его хаотичен и беспорядочен, Лэйд время от времени узнавал окрестности. Не по названиям улиц — редкие улицы в Скрэпси имели названия, а тем паче почтовые адреса — но по тем топонимам, которые встречались лишь в местной молве и, изредка, в полицейских рапортах, составленных на истинном языке Скрэпси, этом грубом, неблагозвучном и царапающем наречии отбросов Нового Бангора. Некоторые слова выскакивали из памяти сами собой, точно паяцы из коробочки, вытаскивая в придачу ворох воспоминаний, тошнотворно пахнущих и скольких, как жабьи потроха. Другие приходилось выуживать, медленно и мучительно, как рыболовный крючок из пальца.

Лэйд мимоходом кивал этим призракам из прошлого, как старым знакомым.

Кохао-хаус. Огромное заросшее подворье, напоминающее гнездо бумажных ос — ещё крепкий каменный дом в серёдке, к которому со всех сторон лепятся уродливые, напоминающие опухоли, бесформенные пристройки из дерева и жести. Лэйд никогда не бывал внутри — обилие колючей проволоки на изгородях достаточно красноречиво говорило о том, что в этом доме любят уединение — однако был наслышан о его обитателях. Это были полли, однако не обычные полли с их крупными и даже гипертрофированными маорийскими чертами, с дородными пузатыми мужчинами и пышными смешливыми женщинами, а тробрианцами[182], которые считались изгоями даже среди собратьев-дикарей. Лопочущие на своём варварском киливилийском наречии, субтильные, тощие, обряженные не в шкуры предков, а в обычные для Скрэпси лохмотья, они давно позабыли привычный им дикарский уклад, захватив под свои нужды старую развалюху в Скрэпси, однако сохранили зачатки своих племенных магических традиций.

Своих новорождённых детей тробрианцы относили на берег моря и оставляли там на ночь, чтобы мудрейший Танивхе явил им своё расположение или же отверг. Дети, которые обнаруживались наутро живыми, считались полноправными членами племени, которых Отец Холодных благословил на долгую и счастливую жизнь. Тех младенцев, на которых благословения не хватало, обычно утаскивали в море и съедали заживо прибрежные крабы.

Насколько было известно Лэйду, никто из жителей Скрэпси не спорил с этими обычаями, даже другие полли — привычка тробрианцев при малейшем оскорблении их религиозных чувств хвататься за зазубренные костяные гарпуны прадедов была хорошо известна в окрестностях.

Небольшой домик, устроившийся наособицу от прочих в окружении колючих зарослей. Белоснежный, выделяющийся своей непривычный мастью из сонма своих облезших полуразвалившихся собратьев, этот домик отчего-то не выглядел ни уютным, ни гостеприимным, напротив, отчего-то рождал в душе предостерегающий гул. Его изящество, подчёркнутое узкими колоннами, было какого-то болезненного свойства, как у человека с неправильно сросшимися костями, а белый цвет казался не безмятежным, как это ему свойственно, а болезненным, точно у больного чахоткой.