— Я слишком поздно сообразил, к чему идёт, — Уилл медленно поднял с земли оборванные пуговицы и, подержав на ладони, сунул в карман, — Мне следовало сразу же броситься обратно в мастерскую. Там можно было укрыться — прочные замки, решётки… Там бы я был в безопасности. Тщетно. Я пытался сопротивляться, но едва не оказался на мостовой с раздробленными рёбрами. Помню смрад человеческих тел, жар факелов, по-волчьи блестящие злобой глаза… Я попытался крикнуть мистеру Бесайеру и не успел. Меня уже тянуло прочь бурной человеческой рукой с миллионами рук и хриплых голосов. Эта река уцепила меня, влила меня в своё клокочущее нутро, подчинило общему течению, сделала своей частью. Тем вечером я растворился в ней без остатка, мистер Лайвстоун. Тысячи злых на весь мир Уиллов шли тем вечером к Олд-Бейли. Тысячи хмельных от злости и страха подмастерьев — требовать себе чего-то, сами не зная, чего, распаляя себя и издавая воинственные кличи…
— Славные традиции истинно британского бунта, — проворчал Лэйд, — Всё по заведённого много лет назад порядку… Когда у Джона Буля заканчивается медь в карманах и пиво в кружке, он ищет ближайшего обидчика, чтоб размозжить ему лицо тяжёлым кулаком, а следующим вечером вновь беззаботно щёлкает картами за трактирным столом, ожидая, когда подадут закуску… Что было потом?
Уилл отвёл взгляд.
— Не помню. Точнее, помню, но… словно бы кусками. Фрагментами. Много в картине того дня оказалось замазано чёрной краской и, видит Бог, мне бы не хотелось её оттирать.
Мы шли… Нас нёс человеческий поток — клокочущая и злая стихия, остервеневшая от осознания собственной силы. Мы топтали кого-то ногами. Иногда это были мешки с землёй, которыми ирландцы из Мурфилда пытались забаррикадировать улицы. Иногда это было что-то мягкое, оставлявшее скользкую жирную мякоть на подошве. Помню, я выл от ужаса, пытаясь высвободиться, выкарабкаться, проложить себе дорогу прочь, а потом…
Уилл бездумно поднял кусок выкрошившегося из складской стены бетона, но не швырнул прочь, как ожидал Лэйд, а покрутил перед глазами, пристально вглядываясь, и безразлично уронил в лужу.
— Я уже говорил, у меня иногда случались видения. Когда я делал зарисовки в Вестминстерском аббатстве. Стоило прикрыть глаза, чтоб я вдруг начинал слышать голос камня, в полумраке возникали процессии апостолов с Иисусом во главе… Они шли и распевали гимны, отчего меня охватывал такой пароксизм блаженства, что дыхание спирало в груди, а из глаз сами собой катились слёзы… Родители считали, всему виной чрезмерное юношеское воображение. Я не рассказывал им о других видениях. Тех, которые иногда приходили ко мне по ночам ещё с детской поры. О страшных полуснах, во время которых ко мне являлись нечеловеческие существа. Плотоядные чудовища с полными пастями слипшихся от крови зубов. Мертвецы, покрытые холодной могильной пылью. Мёртвые младенцы и разбухшие утопленники. Иногда мне приходилось красть у матери лауданум, чтоб приглушить эти кошмары. Ещё, как ни странно, помогала Библия. Её умиротворяющий тон возвращал мне спокойствие, охлаждал горячий лоб, вдыхал силы и терпение… Люди вокруг меня выкрикивали цитаты из Святого Писания, но в этот раз оно не успокаивало меня, напротив, каждое слово из Библии будто входило в моё тело раскалённым медным гвоздём. Толпа влекла меня вперёд и…
Уилл всхлипнул. Глаза у него были сухими, даже сделались яснее прежнего, но из груди рвались сдерживаемые рыдания.
— Дальше, — приказал ему Лэйд, — Что было дальше?
— Я… Это было похоже на видение. Я словно нырнул в непроглядно чёрный водоём. Жарко, смрадно, кругом оскаленные лица и ледяные языки откуда-то взявшихся ножей. Факела трещат, роняя вокруг искры. Кто-то, насаженный на стальную ограду, воет в предсмертной агонии. Кричат поодаль солдаты. Звенит стекло. Я плыву в этой чёрной жиже, и вроде я уже не совсем я. Я чувствую, что скалюсь, чувствую, как меня тянет вперёд, но это уже не толпа меня несёт, это я сам стремлюсь, оскалив зубы, туда, где мелькают солдатские мундиры. Кто-то хватает меня за ногу, чтоб повалить, и я беззвучно втыкаю ему нож под ключицу. Откуда у меня взялся нож? Кто был тот человек? Я не помню. Вокруг всё багровое и красное, то ли от дыма, то ли у меня темно перед глазами. Крики. Кто-то просит пощады. Какой-то человек в красном солдатском сукне держит меня за шею. Его ружьё разряжено и валяется на мостовой. Я бью его ножом в живот. Два раза. Потом под подбородок. Всё вокруг ревёт и скрежещет. Мне дурно, в висках колотят паровые молоты, невыносимо хочется пить. Я…
— Дальше.