Бульвар

Но удивительно было то, что я никак не мог довес­ти себя до оргазма. Словно затвердел весь: в машину превратился, которая могла без остановки все двадцать четыре часа в сутки любую желающую удовлетворить в самых безграничных ее фантазиях.

Я был раб обстоятельств и времени, которые совсем случайно возникли, раб животного инстинкта и поведения, примитивизма и глупости, раб тупости, измены, порока...

А рабы не имеют радости. Если им что и дано — так это красть. Их день — только сегодняшний, и никогда не помечен расцветом завтрашней надежды. Их правда — мираж, дым, тлен. И почти полное отсутствие сознания того, что ты существо разум­ное, наделенное логическим мышлением. И самое страшное, пожалуй, безразличие и смирение ко всему. И я соответствовал этому в полной мере.

В какой-то момент я вдруг почувствовал запах полыни, который неизвестно откуда возник. Даже голова пошла кругом! Чувство тревоги и растерян­ности пробилось в мое сердце — острое, щемящее.

Я даже остановился от неожиданности, проверяя воздух на запах. Показалось. Пахло потом наших с Наташей горячих тел вперемешку с французской парфюмерией.

Мою остановку Наташа восприняла по-своему, и как бы соглашаясь, выдохнула:

— Все, отдохнем, я больше не могу.

С покорностью выключенного робота я лег ря­дом.

Наташа дышала часто и глубоко. Ее лицо, да и все тело, словно светилось легкой полуулыбкой.

— Ой, какая вся мокрая, — прошептала Наташа.

Ей было хорошо и легко, и ничего не мешало, чтоб радоваться этим минутам. Какое-то время мы пролежали молча, пока Наташа с удивлением не за­метила, что мое корневище все еще сохраняет упру­гость.

— Ты не получил удовольствие?! — искренне вскликнула она. — Нет, это неправильно! — запротестовала она. — Я хочу, чтоб ты тоже кайф получил.

— Я кайфую... мне хорошо...

— Молчи! — остановила меня Наташа.— Я не эгоистка. Я умею быть благодарной, — и она кончиком языка щекотливо провела по моей шее, по груди, губами обласкала левый сосок, потом перешла на правый.

Я легко отвел ее голову.

— Не нужно... Не сегодня.

— Почему? — удивилась Наташа. — Это же так приятно.

— У меня сегодня не получится...

Наташа прижалась ко мне, осторожной рукой тронула корневище, шепнула в самое ухо:

— Хочешь, переубежу в обратном...

— Не хочу. В следующий раз... Когда-нибудь...

— В следующий раз — будет в следующий... И когда-нибудь — это неизвестно когда. А я хочу, чтоб и сегодня ты оттянулся.

— Ну, все, хватит! — начал злиться я и попробо­вал сесть на тахту.

Навалившись на меня, Наташа не позволила мне это сделать.

— Не пущу, не пущу! — смеялась она, стуча ку­лачками по груди. — Хочу еще!.. Хочу, хочу!

Я сильно, даже грубо рукой ухватил Наташу за че­люсть и, глядя ей в глаза, спокойно, тихо попросил:

— Не нужно, пожалуйста, прошу тебя.

— Больно же, больно, пусти, — ухватилась за мою руку Наташа.

— Прости,— мне стало стыдно за свою грубость. — Я не хотел.

— Чуть челюсть не вывернул, — с тревогой в глазах пожаловалась Наташа, сидя на мне.

Я прижал Наташу к себе и в самое ухо еще раз извинился.

— Ну, прости. Я честное слово больше не буду.

— Просто день сегодня у меня плохой.

— Проехали, — махнула рукой Наташа. — Толь­ко одно условие: ты никогда не должен мне отказы­вать...

— Побереги себя для своего жениха. А то на него у тебя не хватит сил.

— Не волнуйся, ему хватит. А от тебя я только по­полняюсь, а не трачу. Так что он не в проигрыше, когда мы с ним любимся.

— Но ведь это измена...

— Если смотреть со стороны морали общества — возможно, и так. Да только пусть это общество вна­чале взглянет на себя и увидит бревно в своем глазу, а не соломинку в чужом.

— Подожди, но общество это и есть ты, я, твой же­них...

— И еще законы.

— И законы, конечно, которые, кстати, мы с тобой пишем.

Наташа рассмеялась.

— Взрослый человек, умный вроде, а такую ерунду несешь. Покажи хотя бы один закон, написанный тобой.

— Я имею в виду, что не в прямом смысле мы с то­бой пишем. Для этого есть другие люди, так сказать, нами избранные.

— Правильно! — продолжала Наташа. — Это толь­ко «так сказать, нами избранные». И они пишут их, выдают, как гениальные опусы своей умственной ра­боты. Слезно усердствуют над заповедями: не укра­ди, не убей, не пожелай жены ближнего своего и так далее. И сами первыми оказываются бесстыдными, распущенными насильниками этих законов. И ты предлагаешь мне сыпать бисер перед свиньями.

— Да не перед свиньями, а перед своим женихом...

— Жениху главней не знать про наши отношения. И как возлюбленная я дам ему все, что он захочет и даже больше... Надеюсь, ты не пойдешь выяснять с ним отношения?

— Не пойду.

— А если совсем честно, то скажу тебе больше. Мне нравится изменять, меня это возбуждает. Весь мир сотворился только от того, что где-то что-то воз-бу-ди-лось. Так что плевать мне на все условности унижаемого общества, частицей которого, как ты заметил, пусть даже самой маленькой, являемся и мы с тобой. Прости, если обидела твои высокие чувства.

— Тебе сколько лет? — неожиданно перевел я на другую тему

— Ты про что? — не поняла Наташа. — Что имеешь в виду?

— Да не про что. Просто — сколько тебе лет?