Бульвар

Как-то ближе к осени, когда тепло еще не оставило землю и в природе ласково и хорошо, а уходящее лето приобрело свое яркое выражение в цвете дере­вьев, травы и даже воздуха, я с одним знакомым шел к пивбару. В руках у меня была бутылка водки. До­тянулись до этого «криминального сборища». «Кри­минального» потому, что никто никаких налогов в казну не платил: ни торгаши, ни путаны. Все, как всегда, существовало на свой страх и риск. И пер­вых, и вторых не оставляла без внимания милиция. И если путаны во время милицейского налета могли маскироваться под покупателей, то бабулькам — а в основном они составляли ряды торговавших — неку­да было спрятаться: их «преступная деятельность» просматривалась со всех сторон. И с ними не цере­монятся: несколько человек бросают в машину (на всех мест не хватает), везут куда-то, остальных раз­гоняют. Было и такое, что отбирали сигареты, у кого они были, остальных не трогали. Но все равно после большого или маленького разгона базар возрождал­ся, как пресловутая птица Феникс, и негромким шу­мом шумел опять до новой милицейской операции. Вечная жизнь вечных мучеников! Слезы и боль, го­речь и разочарование. Проклятие в адрес власти и покорное ее обожание... Так вот: дотянулись с бу­тылкой водки в руках до базара, отоварились нехит­рой закуской — солеными огурцами, поллитровой баночкой маринованных опят, небольшим кольцом домашней колбасы, и решили идти ко мне; может, метров сто до моего дома. Вдруг одна бабуся-торгов­ка остановила нас.

— Вы б, ребята, нас угостили, а то в нашу сторону и смотреть никто не хочет. Мы же не всю жизнь были такие, как теперь. Может, еще красивее, чем эти мо­лодицы, — показала она на двух девушек лет по во­семнадцать, которые стояли рядом, жуя жвачку.

— Наша водка — ваша закуска, — совсем неожи­данно для меня отреагировал на бабусю мой кол­лега.

Я не ожидал от него такой прыти. Обычно он та­кой степенный, а еще, как любят говорить женщины бальзаковского возраста, — видный мужчина. А тут в одно мгновение исчезли куда-то и степенность, и «видность». Мужчина стал — палец в рот не клади.

— Так у вас ведь есть, — сказала бабуся, показы­вая на купленные нами продукты.

— А нам их жаль, — отпарировал друг.

— А водки не жаль? — скалила бабуля свой щер­батый рот, выставляя напоказ три последних зуба.

— Водки — нет! У нас ее больше, чем воды в кране. А вот с закуской напряг: так что решайтесь.

— Мы согласны.

— Кто это мы?

— Я и Петровна, — показала бабуся на свою соседку.

— Мы вдвоем — и вы вдвоем. Всего понемногу — как в Ноевом ковчеге.

— Принимаем! С такими эрудитками не соску­чишься, — усмехнулся друг.

— А разве может быть скучно с женщинами? — хитровато удивилась бабуля.

— Даже больше, чем с березовым поленом, то хоть горит. А у женщины, бывает, кроме «ужас!», «ну!», «класс!» — слова другого не найдется. А тут, пред­чувствую, интеллектуальную беседу и до утра не закончим. Разве не так? — и друг весело посмотрел на меня.

В ответ я развел руками, мол, с этим нельзя не согласиться.

Смеялись. Пили. Наливали всем, кто хотел. Пустая бутылка, как законная дань за внезапно организованный фуршет, единогласно досталась Игна­товне — бабусе-заводатору. Наконец распрощались, поблагодарив всех за хорошую компанию. Я предло­жил коллеге взять еще бутылку и зайти ко мне.

— Нет-нет, хватит. Домой нужно. А то жена мне все усы повыдергивает,— сказал коллега.

Мы разо­шлись. Я пошел домой. В своем дворе почувствовал, что кто-то дернул меня за рукав. Это была одна из тех молодых девиц, которые стояли на базаре, жуя жвачку, и которым мы тоже наливали.

— Может, договоримся?.. — предложила она.

Я понял ее вопрос и с сожалением, что круто за­гнет и мне придется отказать (хоть я был совсем не против), спросил:

— Сколько?

— Если дома есть шампанское, для тебя пять бак­сов, — неожиданно дешево оценилась девица.

— Баксов нет, а по курсу нашими возьмешь? — спросил я.

— Возьму.

— И еще: вместо шампанского вино или водка пойдет?

— Пойдет, — согласилась девушка.

Она назвала себя Светой, и через несколько ми­нут мы уже раздевались в моей квартире.

На стол — немного отпитую бутылку «Экстры», полбутылки «Вермута», тарелку с колбасой и огур­цами, в миске маринованные опята, хлеб. Одна, вто­рая рюмка и никаких душевных разговоров.

Когда Света вернулась из ванной, я был удивлен тем, что ее лобок совсем голый — ни одной волосин­ки на нем. Только прорезался темноватый шнурок щели между слегка выпуклыми губками, похожими на два белых, отполированных до блеска водой плос­ких камешка, будто приложенных друг к другу.

— Э-э-э, так не пойдет! Только этого мне не хвата­ло! — вскрикнул я.

— Ты про что? — не поняла Света.

— Ты что, пациентка Прилукской? — уточнил я, показывая на оголенный лобок.

— Обычная гигиена. Одни целую клумбу между ног носят, другие подстригают, подбривают. Я пол­ностью оголяю. Так что не волнуйся— у меня все чисто, — успокоила меня Света.

Я решился: что будет — то будет!