Бульвар

— Парни, говорю, — продолжил Угорчик, — сами чуть на две бутылки наскребли. Признаюсь честно, так как знаю, что все равно карманы перетрясут. Все-таки семь человек. Один из них, видно, главарь, рассудил: «Тогда по-братски поделим: одна вам, другая — нам». Е-мое, думаю, последнее грабят! Какие-то слезы в кармане — и те отдай. Нет, говорю, так не пойдет. Наше пусть у нас останется, а на ваше мы не заримся. Да к тому же у нас еще третий есть — вот-вот подойдет. Это я сказал, чтобы хоть немного уравновесить силы. Но это они пропустили мимо ушей. «Ха!» — засмеялся абориген. «На наше они не зарятся. Попробовали бы только! Не хотите по-доброму делиться — так ничего иметь не будете. Братва, на уши их!» — и всей толпой на нас. Начали драться. Мне саданули, Легину фингал под глаз. Но пока на ногах стоим, защищаем свои кровные копейки. Да все-таки силы не равные. И в какой-то момент, честное слово, подумал: а черт с ним, пусть забирают эту мелочь. Фейс разукрасят под цвет радуги — как тогда на сцену выходить? И тут появляется Юлик. В руках у него был зонт с длинной ручкой, на которую он при ходьбе опирался, как на палку. Схватив его как шпагу, он, не раздумывая, бросился в драку. Одному звезданул, другому, и вдруг абориген-заводатор как закричит: «Стой, братва!». Все остановились от неожиданности. Он посмотрел на Юлика. «А я тебя знаю, ты артист! Играешь в спектаклях «За все хорошее — смерть», «Орфей спускается в ад». «Правильно», — говорит Юлик. «А они тоже артисты?» — спрашивает заводатор, показывая на нас. «Артисты», — подтвердил Юлик, «Стоп, братва! — командует заводатор войску. — Ошибочка получи­лась». — уже обращаясь к нам. — «Своих не трясем. Просим прощения».

— Мы с Юликом в Смолливуде... — попробовал перехватить инициативу Салевич, но его остановил Ветров.

— Подожди со Смолливудом. Амур, наливай. Хо­рошего человека нужно помянуть по-хорошему.

На кончике носа у Ветрова повисли очки, и он смотрел поверх их. Осторожный, раздумчивый во всех жизненных вопросах и вечных театральных конфликтах, тактичный и внимательный к коллегам по театру и просто знакомым, он полностью менялся, когда брал рюмку: делался агрессивным, занудливым прилипалой, которому раз плюнуть на­хамить любому и любого оскорбить. Прилипал, как банный лист, и тянул из собеседника жилы, доста­вал занудством и оскорблением, при этом нередко выставляя свои заслуги и звания.

У Довлатова есть повесть «Заповедник», в кото­рой один герой высказывает следующую мысль про другого: трезвый и он же пьяный — настолько раз­ные, что безошибочно можно сказать: они не знако­мы друг с другом. И если перенести это на Ветро­ва — точнее не придумаешь.

А вот артист он — от Бога.

Есть наученные артисты, образованные. Таких я называю «сделанные». Чаще всего, это люди непью­щие, никогда не опаздывают на работу, старатель­но выполняют все поручения руководства и всегда готовы ему угодить... Раньше из них выбирали парторгов, комсоргов, профоргов. Правда, теперь остался только профорг. Два первых канули в мутных водах истории. И сегодняшний наш профорг из той же когорты.

Ветров — от Бога. Тут ни дать, ни взять. В любом состоянии работает. Он и сказочный дедок, и трагический шекспировский шут, и неповторимо смешной комедиант в староитальянской комедии масок. Ему все подвластно.

Одним словом — профи.

Сейчас Ветров болтался посреди гримерки. Уже не тот, какой он есть на самом деле, но еще и не тот, другой, каким он делался в результате выпитого. Ветров говорил:

— Я не знаю, что Юлик знал... Но сегодня он уже мудрейший из нас. Он там, где открываются все тайны. И если б мог — он передал бы их нам. Не может. И никто не может. Там — последнее... значит, дурак тот, кто туда спешит. И Юлик дурак. Неумеха. Что ему делать там, в его-то годы? Так он нет — быстрей туда... ближе к Нему... Ты тут поживи. Попробуй. Поучаствуй активным членом в строительстве вечно светлого будущего... Посмотри в глаза бешеного пса... Потрись нервами о грязные подошвы бесчеловечности... Намотай их на свой затаенный крик — и живи! Живи!!! Не дай недоброжелателям радости твоего плена, твоей капитуляции. Пусть захлебнутся мочой от бессилия, глядя на твою веру. Так нет, ты пошел... ты сломался... Ты слабак, Юлик.

— Ну, Ветров, ты что-то не туда коней погнал, — тихо заметил Салевич.

— Понесло, понесло уже! — вскрикнул Шулейко.

— Не перебивать, когда говорит старший! Я еще не закончил, — не уступал Ветров.

— Так ты до утра нам будешь лекцию читать, — весело шутил Шулейко.

— До утра не буду, но еще одну минуту займу, — уточнил Ветров.

— Только одну! Засекаю, — веселился Шулейко.

Несколько мгновений Ветров молчал, глядя поверх очков в окно, за которым почти сразу выявля­лись стена и окна здания Дома пионеров, откуда слышалась веселая танцевальная музыка.

— Ты слабак, Юлик, — как бы про себя повторил Ветров. — Тонкий, нежный слабак. Выдержать всю эту черноту могут только толстокожие и глухие. Пусть тебе будет хорошо там, если ты так решил...

— Ну вот... хорошо закончил, — заметил Шулейко.